Чем заканчиваются стихийные забастовки против преобладающей культуры
Полицейские с дубинками и щитами пришли в ночи. У них была какая-то бумажка о том, что обитателям парка пора уходить. Они даже не позволили забрать спальные мешки. «Лагерь в сквере представлял растущую угрозу для здоровья и безопасности самих его жителей, городских служб и жителей соседних домов», — сказал журналистам представитель полиции. Кто-то из протестующих только и сказал полицейским: «То, что вы делаете, не отражает ценностей большинства жителей города».
Когда начался разгон, в сквере было примерно 200 человек. Они не хотели уходить. «Чей парк? Наш парк!» — скандировали они. Но полицейские вели себя настойчиво, и их было слишком много. Постепенно разошлись, договариваясь в «Твиттере» переместиться на одну из соседних площадей. Только 15 последних, самых яростных активистов забрали. Это могла бы быть история про московский #оккупайабай, но нет — я описываю конец оккупации парка Зуккотти в Нью-Йорке 15 ноября 2011 года. Кто не следил за этими событиями вживую, сейчас может прочесть подробнейший онлайн-репортаж в The Guardian. Две «оккупации» не только почти одинаково разгоняли. У них схожая демография: средний возраст «тех» — 33, «наших» — 31 (по данным социолога Ольги Крыштановской). И они вызвали почти дословно совпадающие общественные дискуссии. «Посасывающие кофе из «Старбакса» и хватающиеся за айфоны» — это колумнист Чарльз Краутхаммер про нью-йоркских оккупантов. «Им нужны три вещи: работа, душ и цель» — это еще одна консервативная колумнистка, Энн Коултер, про них же.
Я взял эти цитаты из блога Мэтта Таибби на сайте журнала Rolling Stone. Мэтт — мой старый знакомый. Мы с ним вместе работали в середине 90-х в газете The Moscow Times, а потом он — кажется, на героине или черт знает на чем еще — издавал в Москве адскую, угарную, невозможную, но и незабываемую англоязычную газету The Exile (вот тут ее архив, правда, к сожалению, только с 2001 года до закрытия в 2008 году). То жуткое месиво порнографических, наркоманских и социально-протестных текстов, которое представляла собой газета в конце 90-х, пожалуй, не смог бы теперь воспроизвести и сам Мэтт. Достаточно сказать, что Эдуард Лимонов писал туда колонки на своем ужасающем английском языке — и не подвергался какой-либо редактуре. Я тоже сотрудничал с The Exile, но это уже другая история.
Мэтт покинул The Exile ради баскетбольной карьеры в Монголии. Она не задалась, и теперь Таибби в каком-то смысле уважаемый человек: у него вышло полдюжины книг, его колонки востребованы и хорошо оплачиваются, а в 2008 году он даже получил престижную National Magazine Award. Но он все еще отчаянный маргинал и, пожалуй, самый громкий медийный голос движения Occupy Wall Street. Понятно, что его изводили вопросом, чего же на самом деле требуют «оккупанты». За этот вопрос к ценителям творчества Абая кто-то из моих френдов на «Фейсбуке» предлагал без раздумий бить по лицу. Мэтт не дурак подраться и как-то чуть не убил одного интервьюера из Vanity Fair. Но в этот раз он предпочел слово: предложил сочное, пусть и несколько путаное объяснение обеих оккупаций. Лучшего я, пожалуй, не видел ни здесь, ни там.
«Occupy Wall Street всегда было чем-то большим, чем движение против крупных банков и современных финансов, — писал он. — Это форум, на котором люди показывают, как они устали не только от Уолл-стрит, но и ОТ ВСЕГО. Это нутряное, страстное, глубоко укоренившееся отторжение того направления, в котором движется наше общество, отказ делать хотя бы еще один шаг в неглубокую коммерческую пропасть фальши, краткосрочного расчета, сдувшихся идеалов и интеллектуального банкротства, в которую превратилась основная масса американского общества. Если можно объявить забастовку против собственной культуры, это она. Из-за такой всеохватности и стихийности мотивации «оккупацию» не поняли ни правые, ни левые».
Подставьте вместо Америки — Россию, вместо Уолл-стрит — путинский коррумпированный госкапитализм, и вы получите точный и для наших «оккупантов» диагноз: отвращение к направлению, в котором движется масса, интеллектуальное отторжение ценностей этой «массы».
«Мы — 99%», — кричали американские «оккупанты». Они имели в виду имущественное, а не интеллектуальное расслоение, то есть, чтобы быть услышанными, пытались говорить голосом большинства. Но это был не их голос. Наши протестующие тоже не верят в существование «путинского большинства» — или притворяются, что не верят. Хотя на «Контрольную прогулку» с Борисом Акуниным по московским бульварам 13 мая вышли больше 17 тысяч человек, в тот же день футбольный матч «Локомотив» — «Спартак», решивший судьбу серебряных медалей национального чемпионата, смотрели на стадионе примерно 28 тысяч. Заплатив к тому же за это деньги.
Результат? Один и тот же в Нью-Йорке и Москве. Только в американском мегаполисе лагерь в парке терпели два месяца, а у нас — неделю. Даже «санитарный» повод для разгона совпадает. Даже ночная атака «омоновцев».
Власть, опирающаяся на большинство, всегда будет так высокомерно и брезгливо обращаться с теми, кому с большинством не по пути.
У российских чиновников не хватило умных слов для полемики с «оккупантами». Зато мэр Нью-Йорка Майкл Блумберг — прямо скажем, не Собянин, с какой стороны ни посмотри, — сказал в спину разогнанным активистам: «У протестующих было два месяца, чтобы оккупировать этот парк палатками и спальными мешками. Теперь им придется оккупировать это пространство силой своих аргументов».
Зацикливаясь на своих проблемах с гнилым режимом, местными ворами и взяточниками, местными «космонавтами», мы теряем связь с миром, в котором многие недовольны действительностью так же, как мы. И часто по тем же — с поправкой на географию — причинам. Мы не смотрим по сторонам, не видим, к чему приводят, а к чему не приводят действия, которые здесь и сейчас кажутся нам логичными и осмысленными. Мы загоняем себя в глухую провинцию и изобретаем велосипед.