Приятного мало: судя по последним опросам ВЦИОМ, очень небольшое число граждан хотели бы видеть будущую Россию демократической страной. О том, что она должна стать «ведущей мировой державой» заявили 16 % опрошенных, 14 % надеются, что страна будет «богатой, развитой и процветающей», 13 % говорят об обеспечении «высокого уровня жизни населения». При этом всего 10 % респондентов хотят, чтобы страна была экономически развитой, и 9 % мечтают о государстве с сильной социальной политикой. Видеть Россию демократической хотят лишь 3 % опрошенных, и еще меньше тех, кто хотел бы видеть ее страной без коррупции.
Вряд ли эти данные могут кого-то радовать. И вряд ли сами граждане действительно хотели бы жить в условиях авторитаризма. Но проблема в том, что для России в целом казалось бы позитивный образ демократии всегда был связан не с возможностью самим гражданам распоряжаться своей судьбой и менять жизнь к лучшему, а с ужасом и нищетой 1990-х годов. А кому нужна нищая и слабая страна, даже если она будет называться демократической?
Один из общепризнанных теоретиков перехода к демократии Уолтер Ростоу писал, что демократия утверждается там и тогда, когда люди ощущают от нее явное улучшение своей жизни. То, что условно можно охарактеризовать как «демократический эксперимент» в России 90-х годов (хотя и Советский Союз всегда позиционировал себя как демократическое государство, и по многим параметрам реальной демократии он значительно опережал в этом отношении современную Россию), привело к тому, что само понятие демократии оказалось прочно связано с именами людей, называвших себя «демократами».
Именно это оказалось для населения неким ужасом, который им теперь не нужен. Однако то, что было представлено у нас как модель демократии, с заимствованием некоторых внешних черт от успешной демократии, по существу ею не было. Ведь в демократии при целом ряде разных характеристик все-таки главное — это исполнение воли большинства. А в нашей стране все решения, которые принимались, в общем-то, с конца 80-х годов, противоречили воле большинства, иногда даже выявленной.
Есть и еще один момент. Не менее признанный теоретик демократии Роберт Даль писал, что рынок дает импульс развитию демократии, но в полной мере развиться демократия не может, пока существует рынок. Рынок демократию инициирует, но он же блокирует действие ее механизмов. Даль выявлял и подчеркивал этот парадокс. И сегодня, после катастрофы СССР мы не имеем нигде в мире ни одного примера эффективной нерыночной экономики, и не ясно вообще, как таковую создать. Но это лишь означает, что невозможно и реальное развитие демократии.
Демократия нужна, но развиться в условиях рынка она не может просто по базовым характеристикам. Поэтому, когда граждане страны отвечают на вопросы социологов о демократии, они имеют в виду не великие идеалы просвещения или античности, а российских правозащитников и экономических реформаторов. Но Новодворская не похожа на Джефферсона, Чубайс — на Линкольна, а Ксения Собчак — на Индиру Ганди.
Факт остается фактом: само понятие «демократия» в массовом сознании российских граждан оказалось напрямую связано с низким уровнем жизни, экономическими проблемами, преступностью и коррупцией. К сожалению, его так увязали. Если живому существу подать некий сигнал, если некое имя соединять с ударом током, то вырабатывается условный рефлекс. Правители России конца XX века этот рефлекс и выработали. Они сделали так, что для граждан страны демократия воспринимается как синоним нищеты и беззакония.
Хотя на самом деле у нашей страны огромные исторические традиции реальной демократии. Ведь демократия — это не право небольших групп соревноваться друг с другом, навязывая свою волю остальным. Демократия — это осуществление той политики, которая устраивает большинство граждан. Но в сегодняшней России само слово «демократия» так дискредитировано, что вполне можно через некоторое время получить реакцию большинства, выражаемую словами: «Что угодно, только не демократия!». И это очень печально, поскольку демократия, по определению, это не власть «демократов», а «власть народа». То есть, в первую очередь, его большинства.
В конечном счете, все многообразие политических режимов, так или иначе, сводится к двум основным типам. В первом случае это, так или иначе, власть большинства, которому подчиняется меньшинство. Во втором случае это власть меньшинства, которому подчиняется большинство. Все остальное — дополнение или уточнение, внутреннее различие.
Демократии противостоит не диктатура, ей противостоит автократия, авторитаризм. Демократия есть власть большинства, то есть принуждение (если нет принуждения — нет и власти, если нет необходимости принуждения — нет и необходимости власти) меньшинства к исполнению решений большинства. Может идти речь об определенных гарантиях для меньшинства, но это последующий и отдельный вопрос. В любом случае гарантии прав меньшинства не означают права этого меньшинства не исполнять решения большинства.
То есть, демократия, как власть большинства, может носить характер принуждения меньшинства как на основании законов, так и на основании прямого насилия. В одном случае это будет демократическая диктатура, в другом — демократическое правовое государство. Но оно в любом варианте останется демократией — методы не меняют исходный тип власти.
Точно также власть меньшинства может опираться и на прямое насилие, и на существующие законы. В первом случае мы будем иметь авторитарную диктатуру, во втором — авторитарное правовое государство. То есть законы могут быть такими, что обеспечат закрепление власти меньшинства и практическое бесправие большинства: «Пункт первый — президент всегда прав. Пункт второй — если президент не прав, смотри пункт первый».
Другое дело, что всегда стоит вопрос о критерии власти, определяющем, в руках кого она действительно находится — меньшинства или большинства. Но это отдельный и более частный, хотя и очень важный вопрос. Линкольн в свое время сформулировал так называемое «гетисбергское» определение демократии: «Власть народа, осуществляемая руками самого народа в интересах самого народа».
Нужно просто понять вот эту простую вещь: демократическая власть — это та власть, которая действует по воле и в интересах большинства. А не та, которая дает большие права так или иначе привилегированным меньшинствам. Пока в стране не появится политическая сила, которая сумеет продемонстрировать, что умеет агрегировать ожидания большинства, артикулировать их, подчинять себя воле большинства и действовать в исполнение этой воли, до тех пор у граждан не появится желание реабилитировать ныне отвергаемое ими понятие «демократия». Демократия действительно необходима России. Потому что страна и государство, живущие против воли собственного большинства и потому ему не нужные, всегда будут балансировать на грани краха.