https://www.funkybird.ru/policymaker

Генри Резник: брать стали реже, но по-крупному

— Сейчас часто говорят об отсутствии состязательности в судах. Вы согласны с тем, что ее нет?

Ну, во-первых, что такое отсутствие состязательности процесса? Я говорю адвокатам: «Вот вы существуете вот в этом правосудии — вот и бейтесь, сражайтесь и не опускайте руки». И должен сказать, что бывают такие дела, по которым защита выигрывает процесс. Всё — не абсолютно, не надо мазать одной краской. Другой вопрос, что у нас презумпция невиновности в судах не востребована. Презумпция невиновности — это знаете, когда недоказанная виновность приравнивается к доказанной невиновности. У нас, конечно, этого нет.

У нас презумпция невиновности заменяется достоверностью материалов предварительного следствия, и, в сущности, для того, чтобы выиграть дело, адвокату нужно полностью развалить обвинительную конструкцию. Но по большей части это невозможно, потому что отрицательные факты вообще не поддаются, за редким исключением, положительному доказыванию. Можно доказать, что человек что-то совершил, а попробуй докажи, что он чего-то не совершал.

— Вы адвокат с 1985 года, до этого были следователем. Как менялась система?

Вот был период: 1986-88 годы, — когда было знаменитое декабрьское теребиловское постановление (Владимир Теребилов — председатель Верховного суда СССР в 1984-89 годах — PР). Тогда прямо сверху сказали применять презумпцию невиновности — пошли оправдательные приговоры. У нас суды управляемые. Но потом быстро все вошло в те же самые берега. Но в сравнении с 1966-86 годами сейчас получше. Тогда вообще не было оправдательных приговоров. Сейчас хотя бы 1,5%.

— А что-нибудь изменилось с тех пор, как Мосгорсуд возглавила Ольга Егорова? Многие считают, что с ее приходом положение принципиально ухудшилось.

Абсолютно нет. По уголовным делам — ничего. Все уже было так при Зое Ивановне Корневой (председатель Мосгорсуда с 1986 по 1999 годы — PР). В профессиональных судах у нас никогда не было оправдательных приговоров в том количестве , в котором они должны быть.

— В интервью PublicPost бывший судья Дорогомиловского суда Александр Меликов рассказал, что с приходом Ольги Егоровой поменялась кадровая политика, и теперь в судьи адвокатов не берут…

И при советской власти никогда ни один адвокат не становился судьей. Система сама себя воспроизводила. В свое время единственным исключением стал председатель Московской коллегии адвокатов, знаменитый Василий Самсонов. Его сделали членом Верховного суда, и это было событие. Никогда, я повторю, никогда из адвокатов не приходили в судьи. Этого не было при советской власти. Адвокаты — это были абсолютные классовые враги. Не мог стать судьей еврей, не мог стать судьей беспартийный, что часто сочеталось.

— А сейчас?

Сейчас другая проблема. В общем, адвоката бы взяли — и берут отдельных. Но в судьи должны идти лучшие адвокаты. Судья — это особая должность. И сейчас Вячеслав Михайлович Лебедев (председатель Верховного суда РФ с 1989 г. — PP) озвучил на последнем совещании судей цифры: 144 заявки от адвокатов. И это по всей стране! Из них 45 сдали экзамены. А почему, собственно говоря, не идут? В Москве, к примеру?

Давайте представим себе: судья получает примерно 60-70 тысяч рублей. А сколько адвокат с практикой? Вообще-то, у нас расслоение в адвокатуре: многие адвокаты живут бедно, знаете ли, перебиваются буквально. А на периферии так вообще! В какой-нибудь Вятке, где неплатежеспособное население. На периферии 10 тысяч в месяц адвокаты считают за приличный заработок. А в Москве — кто в судьи-то должен идти? Адвокат, если он специалист, знаток права, — такой адвокат, знаете ли, востребован. Он во всяком случае тысяч 200 заработает в Москве. Конечно, на периферии 70 тысяч рублей — это хорошие деньги, в отличие от Москвы, но вот именно представители адвокатской элиты, особенно специалисты по корпоративному праву, — такие деньги они и на периферии заработают. Арбитражные суды с удовольствием приняли бы адвокатов, но опытные цивилисты и знатоки корпоративного права просто не пойдут.

— Если адвокатская элита в судьи не идет, так кто же судит? Как изменилось качество судейских кадров?

Об этом мы сможем судить, когда у нас будет транспарентность, банк данных и когда в электронном виде будут доступны все судебные решения. К примеру, в арбитражных судах все решения уже доступны, и, между прочим, на уровне вышестоящих судов — судов областей, краев, республик. И я могу Вам сказать, что в принципе большая часть судей — это люди квалифицированные. Да и сложных дел — я не беру арбитраж, там действительно бывают тяжелые дела, — сложных дел в общей массе не так много. Какие, в основном, дела в судах? Из 20 миллионов дел примерно 1 млн уголовных. Что это за дела? 50% дел рассматриваются в особом порядке — это когда обвиняемый признает себя виновным. Большинство таких дел — это кражи, разбои, хулиганство. В основном там проблема в том, что в сомнительных случаях, когда вина не доказана, судьи признают подсудимого виновным. У нас самая острая проблема — это заказные дела, как дело Ходорковского, и так далее.

— А что может сделать адвокат, если дело заказное? Если конец и так всем ясен?

А на каком уровне заказано? В суде первой инстанции, по большей части, судья все понимает, злодеев прям таких уж мало. Ему сказали вынести обвинительный приговор — он смягчит наказание. Но жизнь-то долгая: дальше кассация, время пройдет, ситуация меняется. А дальше надзор: надзор в городском суде, потом в областном, потом в Верховном суде. Тут две инстанции, там две инстанции. Я очень много дел заказных выигрывал в надзоре. Ситуация менялась. И в надзорном порядке суды, которые в большей степени все-таки самостоятельные, принимали такие решения, которые совершенно всех удивляли…

Ну, к примеру, дело Вадима Поэгли (журналиста «Московского комсомольца» Вадима Поэгли в 1995 году обвинили в оскорблении министра обороны Павла Грачева в статье «Паша-Мерседес» — PP). Районный суд его осудил, а потом Верховный — полностью оправдал. Или дело журналиста и депутата из Белгорода Ольги Китовой (автор антикоррупционных статей и расследований, в 2001 году подверглась судебному преследованию, ее обвиняли в том числе в нанесении побоев группе милиционеров — PP). Она была осуждена по пяти статьям! При подаче кассации удалось снять три статьи, а после надзора она была полностью реабилитирована. А дело Олега Орлова и Рамзана Кадырова (в 2011 году глава Чечни Рамзан Кадыров обвинил в клевете правозащитника Олега Орлова, заявившего о причастности главы Чечни к убийству журналиста и правозащитницы Натальи Эстемировой, — PP). Там в гражданском процессе уже проиграли, другой адвокат вел дело. А в уголовном деле — оправдательный приговор. Ну, кто мог поверить?

Могу сказать, что мне повезло: дело рассматривала совестливая судья. И я, в общем, такую ситуацию создал, при которой было очень-очень трудно вынести обвинительный приговор. Мне удалось убедить судью в своей правоте.

Поэтому адвокатам, которые не хотят уходить из профессии, я могу только посоветовать бить головой об стену. Больше вероятность того, что набьете только шишки, но никогда нельзя — абсолютно, на 100% — исключать вероятность того, что удастся добиться успеха. Поэтому я и в профессии.

— Бывший заместитель председателя Волгоградского областного судаСергей Злобин, подавший в 2011 году в отставку, в интервью PublicPost сказал, что «суд стал бизнесом». Вы согласны?

Слухи о коррумпированности нашей судебной системы всегда были сильно преувеличены. В судах общей юрисдикции главным образом судится неплатежеспособное население: по уголовным и гражданским делам. Часть определенная дел — конечно, да, там проходят деньги, но я думаю, что пик коррупции у нас в судах пройден. Брать стали реже, но по-крупному. Я не касаюсь арбитражных судов, где, как мне представляется, тоже деньги есть, но и там пик коррупции пройден.

— То есть все же адвокаты заносят?

Часть адвокатов — я их называю, кстати, даже не «почтальонами», а «инкассаторами». Есть у нас «инкассаторы»? Да, конечно, безусловно. Такая часть есть, но дело в том, что если там нужно занести, предположим, то чаще всего заносят следователям, прокурорам и оперативникам, потому что там есть возможность повлиять на исход дела. А в судах что? Один процент оправданий.

— Почему же все-таки так мало?

Вот это как раз вызывает определенные вопросы. Это как раз говорит о том, что не работает презумпция невиновности.

В 19-м веке юрист Лорд Элдон говорил, что колоссальная ошибка состоит в том, что дела люди делят на черные и белые, тогда как большинство дел — серые. Как в анекдоте: «Опять проклятые сомнения». Понимать же надо, что такое доказательства в судах. На 95% это показания людей — отсюда и сомнения. Вот в этом же значение презумпции невиновности, она говорит в таких случаях: толкуйте в пользу обвиняемого, — что и делают присяжные, которым такое наставление дает судья (попробовала бы она не дать такое наставление). В судах присяжных — 15-20% оправданий. На эти «серые дела» присяжные говорят: «Нет достоверного доказательства вины». А профессиональные судьи изначально подходят со своей обвинительной установкой. Всякие сомнения они гонят прочь: следствие предъявило, прокурор поддерживает — ну, и ладушки.