В конце марта этого года на сайте фонда «Наследие» (Heritage Foundation) был опубликован текст доклада Фонда под названием «Угроза для Запада: исламистское повстанческое движение на Северном Кавказе и неадекватный ответ России» (A Threat to the West: The Rise of Islamist Insurgency in the Northern Caucasus and Russia’s Inadequate Response) за авторством Ариэля Коэна, ведущего эксперта по изучению России, Евразии и международной энергетической политики.
Будучи переведенным на русский язык и опубликованным на сайте «Кавказская политика» (www.kavpolit.com), этот доклад вызвал широкое обсуждение.
Доклад Фонда «Наследие» (Heritage Foundation) интересен уже тем, что в нем отражена позиция США в отношении террористического подполья, действующего на Северном Кавказе. И как следует из названия доклада — угроза для Запада проистекает не только от исламистов, но и от действий России, которые Ариэль Коэн (составитель доклада) оценивает как «неадекватные».
В преамбуле содержится ряд утверждений, которые в той или иной форме затем повторяются на протяжении всего доклада и указывают на главный предмет озабоченности его автора: «Исламистское повстанческое движение на российском Северном Кавказе угрожает превратить регион в убежище для международного терроризма и дестабилизировать весь регион, который является важным центром нефте- и газопроводов, находящихся на пороге Европы»; «Российский Северный Кавказ становится одним из самых нестабильных регионов мира и очагом для международной террористической деятельности, где не действуют никакие законы».
Кроме того, в докладе утверждается, что террористы из самопровозглашенного Имарата Кавказ все активнее участвуют в террористической деятельности в Западной Европе и Центральной Азии, включая Афганистан, выступая как часть глобального радикального исламистского движения, которое глубоко и непримиримо враждебно Западу и США.
При этом, по мнению Ариэля Коэна, вся стратегия борьбы с повстанцами в России находится под вопросом, поскольку «чрезмерно насильственный российский подход часто приводит к полярно противоположным результатам».
Главные угрозы, проистекающие из нестабильности на российском Северном Кавказе, сформулированы следующим образом:
1. Под угрозой оказывается стабильность границ дружественных стран и союзников США (имеются в виду Грузия и Азербайджан);
2. Возникает террористическая база в непосредственной близости от европейских союзников США;
3. Дестабилизация Северного Кавказа угрожает стабильности не только России, но и всего Кавказа. А это, в свою очередь, ставит под угрозу каналы поставки углеводородного сырья из бассейна Каспийского моря, что непосредственно задевает интересы Запада.
К угрозе стабильности границ Грузии и Азербайджана, рассматриваемых (в отличие от Армении) в качестве прозападных стран, мы еще вернемся, а пока отметим один из очевидных недостатков доклада — это явно упрощенный и поверхностный подход к оценке исторических истоков сегодняшних проблем Кавказа. Например, априори объявив историю российско-кавказских отношений «кровавой», автор доклада вину за это целиком и полностью возложил на Россию, обозначив ее империей, колонизировавшей Северный Кавказ.
При этом полностью проигнорировано наличие в прошлом и настоящем политических, экономических и культурологических факторов, содействовавших сближению Кавказа и России. В результате довольно длительное господство России на Кавказе толкуется однозначно как результат военного завоевания, а стремление Москвы сохранить свои позиции в регионе как рецидив «имперской» политики. А ведь в той же Чечне на протяжении XVI — первой половины XIX веков то усиливаясь, то ослабевая, но все же сохранялась устойчивая тенденция на сближение с Россией, обусловленная интересами не только отдельных группировок в национальной элите, но и интересами целых социальных групп.
Однобокость подхода к историческому прошлому явственно ощущается каждый раз, когда авторы доклада пытаются дать оценку тому или иному событию прошлого или настоящего. Например, в одном из абзацев утверждается, что «мусульмане Северного Кавказа увидели в крахе царской империи и большевистской революции возможность положить конец вековой оккупации». На самом деле, народы Северного Кавказа с самого начала революции оказались вовлеченными в общероссийскую смуту — представители горских народов были не только в рядах «красных» и «белых», но практически во всех крупных политических партиях и движениях — от конституционных демократов до социалистов-революционеров.
Вопрос о независимости и прекращении «вековой оккупации» первоначально вообще не поднимается горскими политическими силами — и правые, и левые, и исламисты настаивают на широкой автономии в составе новой демократической конфедеративной России. Лишь позднее лозунг независимости берут на вооружение отдельные политические группы — причем всегда те, кто в данный момент терпит политическое поражение. Так, Горское правительство во главе с Тапой Чермоевым, утратившее народное доверие к осени 1918 г., обращается вначале к Германии и Турции, а затем и к державам Антанты с просьбой о признании независимости и военной поддержке. Немцы, кстати, в этой просьбе отказали, дав понять, что они готовы поддержать вновь образовавшиеся национальные государства, но не собираются создавать их искусственно в угоду тем или иным местным политикам.
Большевики — непримиримые враги Горского правительства, постоянно обвинявшие его в попытке оторвать горцев «от революционной семьи демократических народов России», чуть позднее, отступая с Северного Кавказа под ударами Добровольческой армии, сами провозгласили «независимую Горскую республику», пытаясь тем самым изначально подорвать отношения белогвардейского Правительства Юга России с горскими народами Северного Кавказа.
Наконец, создание независимого Эмирата провозгласил шейх Узун-Хаджи, которому оказалось «не по пути» не только с «правыми» и «левыми», но и с другими дагестанскими и чеченскими шейхами.
Таким образом, о независимости горцев, в том числе чеченцев, в период общероссийской гражданской войны говорили исключительно политические аутсайдеры и всегда в целях политической спекуляции.
Имеются в докладе хотя и не очень значительные, но весьма досадные неточности. Так, ничего не известно об использовании Красной Армией химического оружия против горцев Северного Кавказа, если не считать попыток сотрудников НКВД подбросить местным «политическим бандитам» отравленные продукты, так называемые «пищевые сюрпризы».
Или, например, депортацию 1944 г. автор доклада объясняет опасениями Сталина, что «народы этого региона будут эффективно противостоять его планам всеобщей русификации». На самом деле советское руководство больше волновало то, что горское общество, основанное на приоритете родственных связей, плохо поддавалось тотальному контролю со стороны государства. Лишь рассеяв горцев мелкими группами среди других этнических групп на просторах Казахстана и Киргизии — удалось ускорить их вовлечение в советские социальные институты и установить относительно твердый контроль над ними.
В докладе содержится еще множество мелких ошибок, свидетельствующих о поверхностном подходе и элементарном незнании многих весьма существенных деталей. Например, армянская церковь не относится к числу православных, хотя и находится ближе к православию, чем, скажем, к католицизму.
По меньшей мере, спорным представляется утверждение, что «переселение и секуляризация способствовали превращению ислама в маргинальную религию» — чеченское общество сохраняло высокую степень религиозности вплоть до краха советской власти. Наконец, просто неверно утверждение о полном отсутствии «образованных, умеренных имамов», что, якобы, привело к «сегодняшнему засилью иностранных экстремистских проповедников и террористических эмиссаров».
«Образованные, умеренные проповедники» были, например, Джунид-мулла из Алхан-Юрта, получивший признание как исламский теолог не только в Чечне и Ингушетии, но и в Дагестане. Вот только советское государство «работало» против истинных «религиозных авторитетов», всячески противопоставляя им официальное духовенство, представленное в Духовном управлении. Кстати, «образованные, умеренные проповедники» оказались ни к чему и Д. Дудаеву. Пренебрегал ими и Аслан Масхадов.
А последовавшее затем «засилье иностранных экстремистских проповедников и террористических эмиссаров» никак не связано с депортацией, но стало результатом двойного вакуума — духовного и власти — возникшего в «ичкерийский» период современной чеченской истории. На руку «экстремистам от ислама» пришлась и разрушительная во всех смыслах «первая чеченская война» (1994-96 гг.). В целом 90-е годы XX века характеризуются деградацией социальной структуры чеченского общества и частичной утратой национальных духовных ценностей, что и привело к идеологическому вакууму в общественном сознании. А это, в свою очередь, открыло широкое поле деятельности для салафитов.
Несмотря на то, что в Чечне влияние салафитов возрастало на протяжении второй половины 1990-х годов, нельзя согласиться с автором доклада, что к 1999 г. «национальными чеченскими лидерами стали воинствующие исламисты». Салафизм так и остался идеологией меньшинства, причем меньшинства явного. Да и сами лидеры салафитов вовсе не стремились закрепиться в роли чеченских национальных лидеров — их политические амбиции были гораздо шире. Не случайно «воинствующие исламисты» всячески подчеркивали наднациональный характер своей идеологии и ставили принадлежность к всемирной исламской умме выше этнической идентичности.
Идеологическое наступление салафитов привело к новому расколу в чеченском обществе — уже по религиозному признаку. При этом противостояние традиционалистов и неофитов в Чечне носило предельно обнаженный и непримиримый характер. Это со всей наглядностью проявилось уже в том, что последователи салафитов демонстративно игнорировали нормы поведения, принятые в чеченском обществе. Между прочим, грузинские исследователи, изучавшие последствия распространения салафизма среди кистин (чеченцы, традиционно проживающие на территории Грузии) также отмечали обострение конфликта между поколениями и резкое изменение норм поведения.
Противостояние между салафитами и чеченскими традиционалистами стало заметным еще в первую чеченскую войну. Имея перед собой общего врага в лице федеральной армии, те и другие, тем не менее, действовали независимо друг от друга. Отряды салафитов подчинялись собственному командованию, имели свои каналы снабжения и своих «политкомиссаров», занимавшихся идеологической обработкой рядовых бойцов. Имели место и прямые вооруженные столкновения, например, когда традиционалисты силой воспрепятствовали разрушению зиярта на могиле матери шейха Кунта-Хаджи. После этого случая руководители салафитских джамаатов предупреждали своих последователей, что после завершения войны «с русскими» им предстоит война с суфиями.
Во второй половине 1990-х годов распространение салафизма раскололо чеченское общество не только идеологически (на сторонников традиционного суфизма и исламских неофитов), но и политически. О чем со всей очевидностью свидетельствует напряженность, периодически выливавшаяся в вооруженные столкновения, самыми крупными из которых стали бои в г. Гудермес летом 1998 г., завершившиеся поражением салафитов. Тогда с обеих сторон было убито около ста человек.
Таким образом, у А. Коэна не было никаких оснований провозглашать лидеров салафитских джамаатов чеченскими национальными лидерами. И точно также, без всяких на то оснований, ситуацию конца XX века автор доклада автоматически перенес на день сегодняшний. Между тем, любой, кто знаком с реалиями современной Чеченской Республики, не согласится с утверждением о «засилье иностранных экстремистских проповедников и террористических эмиссаров». Они работают в глубоком подполье, а масштабы их влияния в чеченском обществе сегодня никак не сопоставимы с ситуацией второй половины 1990-х годов.
Об элементарном незнании реалий Чеченской Республики свидетельствует и утверждение составителя доклада о том, что «…воззрения традиционной исламской суфийской секты Накшбанди остаются доминирующими в повседневной жизни среди старших чеченских правительственных чиновников и в большинстве районов Северного Кавказа».
Во-первых, неправильно называть суфийский тарикат Накшбанди сектой. Понятие секта ближе отдельным мюридским братствам (вирдам), группирующимся вокруг фигуры того или иного шейха-устаза. Понятию тарикат ближе понятие «орден» и таких тарикатов (орденов) внутри суфизма десятки. Кроме того, тарикат Накшбанди в Чечне и на Северном Кавказе в целом дробится на отдельные вирды (мюридские братства/общины). Например, в Чечне и Ингушетии крупнейшим накшбандийским вирдом является вирд Арсановых. Но помимо него существуют десятки других накшбандийских мюридских общин.
Во-вторых, после завершения Кавказской войны (в Чечне это произошло в 1859 г.) среди чеченцев широкое распространение получил Кадырийский тарикат и сегодня большинство мусульман Северо-Восточного Кавказа принадлежат именно к этому тарикату. Например, в Чеченской Республике крупнейшим кадырийским вирдом является братство последователей шейха Кунта-Хаджи (по мнению некоторых исследователей до 60% всех верующих чеченцев уже в советское время). И сегодня подавляющее большинство «старших чеченских правительственных чиновников» являются не накшбандийцами, а кадырийцами и кунта-хаджинцами.
Наличие двух тарикатов и множества мюридских общин, однако, не мешает руководству Чеченской Республики проводить политику консолидации чеченского общества, провозглашая, в частности, принцип равного уважения ко всем существующим вирдовым объединениям. В целом отношения между отдельными вирдами и разными тарикатами на Северном Кавказе (при наличии известной конкуренции) можно характеризовать как стабильные и неконфликтные, в отличие от отношений между суфиями и салафитами.
Еще одна ошибка, проистекающая из общего поверхностного подхода, — составитель доклада в оценке современной ситуации в Чеченской Республике и вокруг нее во главу угла ставит «российско-чеченскую войну». События 1990-х годов однозначно трактуются как российско-чеченский конфликт, изначально возникший вследствие стремления чеченцев к независимости от России. На самом деле, «чеченский конфликт» есть порождение очень многих составляющих, в том числе, и внутричеченского политического противостояния.
Это противостояние имело множество составляющих, начиная от элементарной схватки за власть между различными группировками, претендующими на то, чтобы стать чеченской правящей элитой, и заканчивая расхождениями по вопросу о путях дальнейшего развития Чеченской Республики. Начиная с лета 1993 г. можно говорить о том, что внутричеченское политическое противостояние переросло в вяло текущую гражданскую войну. К середине декабря 1994 г. (когда в Чеченскую Республику были введены федеральные войска) в вооруженных столкновениях погибло около двух тысяч человек. Относительно общей численности населения Чеченской Республики (приблизительно 1 млн. человек) это доказательство высокого уровня военного конфликта — 0,2% общего числа жителей. При таком уровне насилия в 145-миллионной России число жертв составило бы примерно 290 тыс. человек.
Таким образом, «чеченский конфликт» для чеченцев начинался как гражданская война, отягощенная провальной политикой федерального центра, и на которую затем наложились два вторжения федеральных войск.
Ариэль Коэн отчасти прав, когда говорит об общей неэффективности федеральной политики противодействия религиозному экстремизму, почти целиком построенной на силовых методах. С одной лишь существенной оговоркой — это утверждение верно применительно к последним годам. Ситуация стала меняться когда федеральный центр взял курс на усиление роли республиканских органов власти — западные аналитики называли это тогда попыткой «чеченизации» конфликта. А коренной перелом наступил с переходом реальной власти в Чеченской Республике от федеральных структур к республиканским органам, избранным легитимным путем, по итогам всеобщих выборов и на основе действующего законодательства.
Нравится это кому-то или нет, но сегодня руководство Чеченской Республики выступает в роли полностью легитимного субъекта политического действа, разворачивающегося на Кавказе. При этом оно внутри республики обладает достаточными полномочиями и возможностями для прочного контроля над общественно-политической ситуацией. В том числе и благодаря прямой поддержке федерального центра, но в корне неправильно отрицать наличие у нынешнего руководства Чеченской Республики собственного политического ресурса.
Последнее обстоятельство упорно не желают замечать большинство западных аналитиков, в том числе и Ариэль Коэн. Так, упомянув о коррупции и несправедливости, «…вызванной действиями местного чеченского правительства», все же главную причину существования террористического подполья на Северном Кавказе он видит в неспособности федерального центра изменить свою политику в регионе. Между тем, кардинальное снижение террористической активности на территории Чеченской Республики наглядно свидетельствует о способности местного руководства правильно распорядиться как собственным политическим ресурсом, так и поддержкой федерального центра.
Для сравнения — Аслан Масхадов первоначально обладал доверием подавляющего большинства населения Чечни, признанием легитимности своей власти со стороны федерального центра и международного сообщества, готовностью Москвы помочь не только восстановлению республики, но обузданию исламистской оппозиции, изначально игнорировавшей его как светского президента. И как Масхадов распорядился этим немалым политическим ресурсом? К 1999 году от него отвернулась основная масса жителей Чечни, исламисты оказывали на него неприкрытое военное давление, отношения с Москвой вновь приняли конфликтный характер при полной изоляции от внешнего мира, шокированного реалиями Республики Ичкерия. Это было полное политическое банкротство не одного только Аслана Масхадова, но и всего ичкерийского руководства и проводимого им политического курса. О чем, похоже, сегодня на Западе предпочитают не вспоминать.
Неприкрытое удивление вызывает следующее утверждение Ариэля Коэна: «… в соседних (с Чечней — авт.) республиках, особенно в Дагестане, наблюдается рост террористической активности. Это происходит в значительной степени потому, что боевики покинули Чечню из-за репрессивных действий Кадырова».
Однако почти все убитые или арестованные в северокавказских республиках боевики оказываются местными жителями, а не гражданами Чечни. Таким образом, если чеченские боевики действительно «покинули Чечню из-за репрессивных действий Кадырова», то, во всяком случае, в соседних с республикой регионах они не появились. И вообще, интересно получается — чтобы в северокавказских республиках и в крупных городах России царило спокойствие необходимо, оказывается, прекратить преследование боевиков в Чеченской Республике.
Тогда они все будут действовать только в Чечне и остальная Россия, а вслед за ней, видимо, и Запад, могут вздохнуть спокойно. Не будем говорить о том, что такой подход к проблеме терроризма означает полное пренебрежение жизнью граждан Чечни и интересами Чеченской Республики. Но это еще и обман доверчивой публики — во времена правления Аслана Масхадова террористов всех мастей в «самостийной Ичкерии» никто не преследовал, но обстановка в соседних регионах напоминала прифронтовую полосу. Да и количество терактов и других преступлений, вроде захвата заложников с последующим освобождением за выкуп не идет ни в какое сравнение с нынешней ситуацией.
Автор доклада в стремлении возложить на руководство Чеченской Республики вину за террористические акции, происходящие на Северном Кавказе и по всей России, таким образом, пренебрегает не только элементарной логикой, но и фактами.
Полная нелепость связывать усиление террористической активности в том же Дагестане с вытеснением боевиков из Чечни. Еще большая нелепость объяснять это использованием дагестанскими (ингушскими, кабардино-балкарскими и далее по списку) властями методов, используемых руководством Чеченской Республики. Для тех, кто знаком с реальной ситуацией на Северном Кавказе, давно уже не секрет, что, несмотря на внешнее сходство, в каждой из северокавказских республик имеются собственные причины, порождающие терроризм. В том же Дагестане большинство террористических актов связано с борьбой между правящими кланами и группировками за передел сфер влияния. Да и в других республиках противоречия в республиканских элитах есть одна из важных причин, создающих хорошие условия для деятельности террористических групп.
Есть, конечно, и общие для всех причины, как внутренние (массовая безработица, отсутствие эффективных социальных лифтов и т.д.), так и внешние (включая наличие внешних спонсоров у террористического подполья). На эти причины, кстати, постоянно указывают как на федеральном, так и на республиканском уровне. Тот же Р. Кадыров не устает повторять о необходимость поднять экономику, ликвидировать вопиющее социальное неравенство, что молодежь необходимо занять делом и предложить ей достойную жизненную перспективу и т.д.
Со своей стороны Ариэль Коэн ограничился констатацией факта, что тяжелейшая экономическая ситуация в сочетании с коррупцией создает благоприятную почву для деятельности террористических групп. Назвав «нереалистичными» планы федерального центра и руководства северокавказских республик по экономическому развитию региона, он не только ничего не предложил взамен, но даже беглого анализа этих планов не привел. Однако не преминул упрекнуть главу Чеченской Республики за «применение репрессивных мер» против экстремистов.
Действительно, глава Чеченской Республики жестко отзывается о членах террористического подполья и требует самых суровых мер в отношении тех, кто совершил преступления. Но подчеркивает при этом, что власти должны действовать в рамках существующего законодательства. А что, у Белого дома разве другой подход к террористам, атаковавшим Всемирный торговый центр в Нью-Йорке? Разве сотни тысяч убитых жителей Ирака и Афганистана не рассматриваются Вашингтоном как неизбежные жертвы войны с терроризмом? Или тюрьма на военной базе Гуантанамо — курорт для террористов, собранных американскими спецслужбами со всего света? Их (террористов), кстати, отлавливали и отлавливают при прямом и демонстративном нарушении международного и уголовного права, а заодно и суверенитета многих стран.
Наличие двойных стандартов и поверхностное понимание ситуации прослеживается и в следующем утверждении: «Чтобы увеличить свою популярность среди верующих, он (Р.А. Кадыров) легализовал многоженство в нарушение российского права».
В Чеченской Республике действует российское законодательство, которое запрещает многоженство — вторые и последующие браки при наличии первой жены государством не регистрируются. По одной этой причине нелепо говорить о легализации многоженства. К тому же, многоженство никогда не имело широкого распространения в чеченском обществе, как в прошлом, так и сегодня. Но оно существовало и в самые жесткие советские времена. А в России, да и странах Запада разве мало мужчин, имеющих помимо «законной» жены еще и «гражданских жен»? В Чечне, как и во всем мусульманском мире, эта сторона человеческого бытия регулируется нормами шариата, что, обеспечивает серьезную защиту интересов женщин, состоящих в таком браке.
В царское время проблема многоженства в повестке дня не стояла вовсе, поскольку считалась местным обычаем, безвредным для государства. В советское время власти также обращали мало внимания на двоеженцев, предпочитая создавать эффект общественного осуждения вокруг таких случаев и лишь в крайнем случае (чаще всего по официальной жалобе одной из жен) прибегали к уголовному преследованию.
Федеральная власть сегодня совершенно разумно возложила на местные власти и духовенство заботу по регулированию ситуации в этих нестандартных, с точки зрения действующего законодательства, семейных союзах.
Но в любом случае нелепо возлагать на главу Чеченской Республики ответственность за явление, которое существовало задолго до его рождения и будет существовать вечно.
У этой проблемы есть еще один аспект. Западные и российские противники многоженства, как правило, ничего не имеют против однополых браков, что идет в разрез с убеждениями не только мусульман, но и христиан и иудеев. Почему же хваленная терпимость не распространяется на тех, кто открыто берет вторую жену, вместо того, чтобы негласно сожительствовать с ней? Может быть, все дело в недостатке лицемерия у двоеженцев?
Возвращаясь к проблеме угрозы «стабильности границ» Грузии и Азербайджана со стороны «исламских экстремистов» отметим, что ее наличие используется Ариэлем Коэном для того, чтобы призвать США к более активным действиям на Кавказе. В частности, утверждается, что «отсутствие американского сотрудничества и поддержки может поставить под угрозу усилия двух стран (Грузии и Азербайджана) по контролю своих северных границ, что развязывает руки северокавказским экстремистам, которые стремятся выстроить транзитные маршруты, обеспечить доступ к портам, а также использовать криминальные связи для бизнеса в обеих странах».
Проблема контроля границ действительно существует. Вот только наилучший путь ее успешного разрешения — тесное сотрудничество и взаимодействие всех стран, присутствующих на Кавказе. А к таковым, безусловно, относится и Россия, хотя мы видим немало попыток представить ее как нечто чужеродное в этом регионе. И лишь затем на повестке дня стоит «сотрудничество и поддержка» других стран, естественно, и США в том числе.
Скрытое недовольство Ариэля Коэна вызывает и, якобы, готовность президента Барака Обамы признать «де-факто сферы влияния России в регионе». В российском МИДе такой готовности не видят. Да Москва и не ставит вопрос о признании чьих-то сфер влияния. Вопрос стоит о признании законных интересов стран и урегулировании имеющихся региональных конфликтов с учетом прав национальных меньшинств. При этом российская сторона готова привлечь к политическому диалогу и страны, непосредственно соседствующие с Кавказом — Турцию и Иран.
Иран для США фигура во всех отношениях неприемлемая. Что касается Турции, союзника по НАТО, то Ариэль Коэн в своем докладе с тревогой говорит об «исламизации» турецкой политики на Кавказе, одновременно подозревая Анкару в проведении политики «регионального превосходства». В частности, в вину турецкому руководству ставится тот факт, что в 2008 г. оно выступило с собственной инициативой по созданию системы безопасности на Кавказе, предварительно не согласовав ее с США и другими западными союзниками. Особо подчеркивается, что образование российско-турецкого союза сведет «…к минимуму присутствие США в регионе» и навредит «важным энергетическим и геополитическим интересам США».
Таким образом, Ариэля Коэна удовлетворит лишь такое урегулирование ситуации, которое приведет к максимальному «присутствию США в регионе» и будет соответствовать «важным энергетическим и геополитическим интересам США». Видимо, это автоматически должно удовлетворить и все остальные «заинтересованные лица».
Попутно Турцию обвинили в использовании двойных стандартов, поскольку она с одной стороны выступает в поддержку палестинского движения ХАМАС, контролирующего сектор Газа, а с другой ведет непримиримую борьбу с боевиками Курдской Рабочей партии.
Категорически отрицая причастность США и стран Запада к поддержке антироссийского подполья на Северном Кавказе, автор доклада подчеркнул, что боевики получали и получают до сих пор немалую финансовую поддержку со стороны ряда мусульманских стран, прежде всего монархий Персидского залива. В докладе подчеркнуто, что именно эта поддержка «гарантирует продолжение конфликта» на российском Северном Кавказе и рекомендовано Белому Дому оказать «серьезное давление» на ряд стран, прежде всего Катар, Саудовскую Аравию и ОАЭ, с целью лишить экстремистское подполье на Северном Кавказе финансовой поддержки и не позволить ему интегрироваться в «мировое исламское экстремистское движение».
Автор доклада обвинил российское руководство и лично главу Чеченской Республики в использовании антизападной риторики для оправдания собственной «тактики насильственных методов на Северном Кавказе». На самом деле, критика в адрес западной коалиции вызвана использованием политики «двойных стандартов» и фактической поддержкой «ичкерийской» политической диаспоры в лице того же А. Закаева и Ко, которых западная пропаганда пытается представить в виде «хороших парней», в отличие от «плохих» Басаева или Докки Умарова.
Политическая поддержка, которую получают на Западе ичкерийские деятели, полностью обанкротившиеся у себя на родине, объясняется политической конъюнктурой и уверенностью, что они в будущем не смогут представлять никакой угрозы для Запада. Заодно их пытаются использовать для оказания давления на Москву, одновременно критикуя ее за «неэффективность» используемых методов борьбы с исламскими экстремистами, рассматривающими Запад в качестве «врага №1». Иными словами, на Западе хотят, чтобы Россия боролась с теми, кого в Вашингтоне и Брюсселе считают опасными для себя, и не трогала тех, кому на Западе симпатизируют, хотя эти люди подрывают территориальную целостность России.
В этой связи было бы неплохо не забывать, что именно Республика Ичкерия по вине ее руководителей, в том числе и А. Закаева, была удобным прибежищем для «исламских» террористов.
Предлог о неспособности российского руководства эффективно противодействовать экстремизму на Кавказе автором доклада предлагается использовать для массированного давления на российских чиновников с целью «усилить присутствие американских СМИ в России», а также добиться, чтобы «Голос Америки» и радио «Свободная Европа» вещали в России через телевидение и на коротких волнах. Одновременно США должны самостоятельно «с помощью общественной дипломатии» бороться с распространением экстремисткой пропаганды и «поддерживать умеренных мусульман». По сути это означает курс на создание собственной клиентуры на Северном Кавказе, с чем, естественно, не может согласиться ни одна страна, отстаивающая собственный суверенитет.
Наконец, наличие исламского экстремизма предлагается использовать для усиления связей с Грузией и Азербайджаном при одновременном усилении прямого американского присутствия в регионе. Характерно, что Армения, выступающая в качестве стратегического союзника России на Кавказе, Ариэлю Коэну совсем не интересна. Во всяком случае, в тексте доклада она упоминается всего пару раз и то в контексте отношений США с Грузией, Азербайджаном и Турцией.
В целом, доклад Ариэля Коэна вызывает неоднозначную реакцию. Так, можно полностью поддержать вывод автора о том, что экстремистское движение на Северном Кавказе действительно является «самым серьезным вызовом безопасности России и ее суверенитету с момента обретения независимости в 1991 году». Действительно, сохранение изолированности северокавказских экстремистов от «глобального исламистского движения» можно рассматривать как важнейший приоритет для мирового сообщества. И действительно, лишь всестороннее сотрудничество между США, их союзниками и Россией может дать достойный ответ на этот поистине глобальный вызов.
Вместе с тем ряд положений доклада, о которых говорилось выше, явно указывают на то, что Россия видится его автору в качестве «младшего партнера» США и ее интересы не должны быть для Белого Дома, образно говоря, «священной коровой». В то же время, многие обвинения в адрес Москвы и лично главы Чеченской Республики выглядят нелепыми (например, легализация многоженства как способ увеличить свою популярность), но пренебрегать ими не стоит. Именно такими нехитрыми методами выстраивается негативный фон, способствующий отрицательному восприятию на эмоциональном уровне, что очень важно для формирования общественного мнения как в России, так и на Западе.