Предлагаем вниманию читателей заключительную часть беседы с известным дипломатом, политиком, историком Валентином Фалиным.
– Валентин Михайлович, Вам пришлось покинуть аппарат ЦК КПСС?
– Трудно говорить правду, когда не знаешь, что от тебя ждут. Задолго до знакомства с этим афоризмом я присягнул принципу не подлаживаться к авторитетам, большим и помельче, отстаивать свои убеждения, вызывая на себя, если другого не дано, громы и молнии.
То, что называют карьерой, интересовало меня постольку, поскольку позволяло реализовывать какие-то познания или хотя бы пробуждать у начальства сомнения в правильности принимаемых им решений.
Выше поминалась пара случаев, когда коса находила на камень. Мог бы раскрыть скобки, в которых всё ещё пребывает правда о «пражской весне», тонкостях дискуссий по Московскому договору с ФРГ (1970 г.), размещению в Европе стратегических ракет средней дальности, как и о прочем, что скупо отражено в бумагах. Но такое повествование заняло бы слишком много места, поэтому остановлюсь на событиях, близких нам по времени.
Ноябрь 1979 года. Советские войска изготовились войти в Афганистан. В телефонном разговоре с Юрием Владимировичем Андроповым призываю его тщательней всё взвесить, ссылаюсь на провал английских экспедиций XIX века в эту забытую Богом страну.
Неожиданно жёсткая реакция председателя КГБ: «Откуда тебе известно о решении направить наши войска в Афганистан? Заруби: если с кем-либо, кроме меня, ещё заговоришь про операцию, пеняй на себя».
Октябрь 1982 года. Кабинет Андропова на Старой площади. Он уже секретарь ЦК КПСС, очевидный преемник Брежнева, пригласил меня для сверки календарей: какие важные события подстерегают страну в ближайшее время. Открытым текстом я выражаю тревогу по поводу дезинтеграции советского общества, неадекватности организации власти перед лицом реальных вызовов.
Из внешнеполитических тем особо выделил Польшу, где явно раскручивалась драма Катыни. Напросился на поручение – подготовить предложение по затронутым в беседе сюжетам. Войти в контакт с Минобороны, КГБ и МИДом, чтобы разобраться в злоключениях 1939–1941 годов, а также в судьбе советских военнопленных, оказавшихся в 1921–1922 годах у Пилсудского.
При встрече с новым председателем КГБ Федорчуком завожу разговор об Афганистане. Наш контингент из сил поддержки защитников апрельской революции превратился в наймитов. Бабрака это может устраивать. Нас – едва ли. Его надо менять. Назвал два имени – Кадыра, генерала, почти до смерти замученного Амином, и Ахмада Шах-Масуда. Последний, по донесениям спецслужб, брался навести «порядок» в стране за 6–8 месяцев.
Нашелся некий «добродей», который донёс Андропову, что я плету кружева с КГБ вокруг Катыни, «подставляя бывшего шефа комитета», т. е. Андропова. Юрий Владимирович тут же связался с Федорчуком, и тот посвятил его в мои прикидки по Афганистану.
Больной Андропов в гневе забыл о дававшихся мне поручениях и повелел удалить ослушника из аппарата ЦК. «С почётом», предложив мне возглавить службу иновещания в качестве первого заместителя председателя Гостелерадио Лапина. 17 тысяч подчинённых! В ответ Андропов услышал: «Административные игры меня не манят. Я вполне обойдусь без подчинённых при одном, желательно умном начальнике».
– Но потом Вы в большую политику вернулись…
– С января 1983-го на четыре года я осел в «Известиях». Одновременно работал в Институте США и Канады. Добром вспоминаю это время. Отпала необходимость корпеть над формулированием всяческих правительственных заявлений, проектов постановлений ЦК, речей для вождей. Наряду с публикациями в «Известиях», научных и околонаучных журналах завершил работу над докторской диссертацией по Второй мировой войне.
Собирался целиком сосредоточиться на исследовательском поприще, но совершил грубую ошибку – поддавшись на уговоры «перестройщиков», вернулся в большую политику.
Вот как это произошло. Горбачёв «попросил» включиться в написание внешнеполитического раздела отчётного доклада ЦК на XXVII съезде КПСС. Яковлев уточнил: можешь доверить бумаге всё, что накопилось на душе с момента вступления на дипломатический паркет.
Признаюсь, что не без моего участия складывалась концепция «нового политического мышления», в основу которой закладывалась посылка «внешнее есть производное от внутреннего», а советская военная доктрина не должна повторять под копирку американскую. Я настоял на том, чтобы в докладе в конструктивном ключе подавалась проблематика отношений с КНР. Увы, не удалось убедить заказчика в необходимости принятия новой партийной программы, деловой и транспарентной, взамен риторической хрущёвской. На свет, как известно, появился аморфный гибрид.
Согласие войти в перестроечную команду было обусловлено правом обращаться к генсеку по всем важным, на мой взгляд, вопросам, минуя секретариаты и прочие фильтры. Всего за время сотрудничества с ним на стол Горбачёва легло около полусотни моих записок. Устные интервенции не в счёт.
Июнь 1986 года. Политбюро созвало совещание с участием руководителей СМИ, видных писателей и политологов, учёных Академии наук. На повестке дня – как сделать задумки перестройки понятными общественности.
Беру слово в качестве председателя правления АПН: китайцам понадобилось два года после смерти Мао Цзэдуна, чтобы отмежеваться от культурной революции. Нам недостаёт тридцати лет, чтобы изречь правду не о Сталине-личности, а о сталинизме как идеологии и режиме власти. Если сие не будет сделано сейчас, перестройка лишится будущего.
Михаил Горбачёв и Егор Лигачёв полемизируют со мной. Зал – более 160 присутствующих – безмолвствует. Отзвука не нашло также обращение отметить предстоявшее 1000-летие крещения Руси как общенациональный праздник.
Перестройка – не шельмование прошлого. Так же, как ни к чему сводить саму перестройку к сплошным провалам.
С повторного захода удалось убедить Горбачёва, что без свободы совести не может быть свободы личности, свободы вообще.
Весной 1988 года он откликнулся на настоятельную рекомендацию поддержать патриарха Пимена в его усилиях, чтобы 1000-летний юбилей принятия Русью православия совершался на достойном уровне, подобающем великой нации, коя чтит своих праотцов.
Генсековское «за» осадило заядлых безбожников, подменявших отлучение церкви от государства отлучением её от народа. Справедливость, высшая из всех добродетелей по античной табели, требует воздать должное первому и последнему президенту СССР за содействие нормализации взаимоотношений светской власти с почитаемыми в стране конфессиями.
– То есть с Горбачёвым работать было непросто?
– Да, чем дальше, тем не меньше поводов для недоумений. Пересылаю в три адреса – Горбачёву, Яковлеву, Медведеву – аналитическую записку профессора Рэма Белоусова.
Видный учёный предостерегал: на рубеже 80–90-х годов страны соцсодружества окажутся в глубокой экономической яме с непредсказуемыми политическими, социальными и прочими издержками. Советский Союз в силу экономических трудностей не сможет подставить им плечо. Никакого отклика.
В сентябре 1986 года генсек получил от меня записку: следует раскрыть всю правду о договорённостях с Германией августа-сентября 1939 года и, стало быть, о секретных протоколах по разграничению сфер интересов. Опять-таки обратной связи не обозначилось.
Если не изменяет память, в феврале 1987 года тема секретных протоколов всплыла на заседании политбюро. Большинство высказалось за признание факта: протоколы, продиктованные тогдашними обстоятельствами, существовали.
Резюмируя обмен мнениями, Горбачёв заявил: пока оригиналы документов не будут лежать перед ним, он не сможет взять на себя политическую ответственность и сказать, что протоколы не выдумка.
Обращаюсь в лабораторию МУРа с просьбой произвести экспертизу – напечатаны ли текст договора о ненападении 1939 года и фотокопия к нему на одной или разных пишущих машинках. Вскоре получаю заключение специалистов: идентичность машинописных почерков вне сомнений.
При ближайшей встрече докладываю Горбачёву в присутствии Яковлева о результатах изысканий криминалистов. Генсек, прищурившись, бросает фразу: ты, похоже, думаешь, что сообщил мне нечто новое?
Позднее со слов Болдина, заведующего общим отделом ЦК, всплыло, что оригиналы протоколов и приложенных к ним карт предъявлялись Горбачёву за три дня до толчеи воды в ступе на политбюро. Озадаченность – предвестник недоверия.
Мне сразу припомнилась латинская максима: если чувства не будут истинны, весь наш разум окажется ложным.
Абсолютная власть портит её пользователей абсолютно. Сталин хоть инсценировал «коллективизм», проводил «опросы» членов политбюро, через президиум Верховного Совета «легализовал» чистки. Хрущёв, Горбачёв, Ельцин ещё меньше жаловали «коллег».
Но очевидно, неверно Горбачёва 1989–1991 годов уравнивать в поведении с Горбачёвым 1985–1986 годов. Поначалу в разговорах один на один он не чурался признавать, что ему не всё известно и понятно.
Конечно, в МГУ, будучи перегруженным комсомольскими обязанностями, ему было сложновато многое постичь. Говорю это не в упрёк, всезнайство вообще не принимаю за украшение ума.
И когда Горбачёв просил помочь ему составить генезис обременений отношений СССР с США, ФРГ, Японией, другими странами, я делился своими познаниями без тени снобизма.
Однажды генсек посетовал, что не может толком разобраться в подоплёке стычки Сахарова с Хрущёвым. Случай сделал меня слушателем знакового монолога Никиты Сергеевича. В ноябре 1961 года меня вызвали к нему для подготовки ответа на послание президента США Джона Кеннеди.
Перед зачтением текста данного послания Хрущёв мимоходом «изгнал» Албанию из всех подконтрольных Москве организаций, а затем разоткровенничался о том, как схлестнулся с Сахаровым. Сахаров категорически возражал против испытания 100-мегатонной водородной бомбы над Новой Землёй.
«Я одёрнул зарвавшегося академика, – зычно произнес Хрущёв. – Ты физик, так и занимайся физикой, политикой будем заниматься мы, политики!»
Не хочу гадать, насколько полезным оказался этот мой пересказ для прекращения «дела Сахарова» и возвращения выдающегося учёного в московские пенаты. Сагдеев поблагодарил также от имени других академиков за «содействие в устранении вопиющей несправедливости».
Пользуясь каждой возможностью, стремился убедить молодого руководителя в порочности курса «догнать и перегнать США… по вооружениям».
В некоторых его выступлениях получила верную квалификацию вашингтонская стратегия довести до краха СССР через кузню Вулкана.
Не оставлял без комментариев подковёрные русофобские происки натовских «симпатизантов» перестройки, наращивавших усилия по формированию пятых, шестых и прочих колонн в советском тылу.
Большинство сигналов оказалось невостребованным.
– Почему?
– Горбачёв вознесся на верхотуру без чётко сформулированной программы, заземлённой на суровые реалии. Будем честны, они не похожи по сию пору на видения из кремлёвского иллюминатора. Генсек обозначил желанный причал – «социализм с человеческим лицом».
Он, однако, упорно уклонялся ясно охарактеризовать берег, от которого отчаливал. «Ввяжемся в бой, потом оглядимся!» – его расхожий девиз. Он обрекал на разброд и шатания, на бессистемные, не увязанные в целое эксперименты.
К концу 1986 года Горбачёв провёл в политбюро роковое решение – высший приоритет в перестройке отдаётся политике. В очередной раз слова помыкали делами. «Революция в революции» сводилась к «экспериментам в экспериментах». Наши усилия пробудить у лидера здравый смысл, взвесить китайский опыт наталкивались на огульное неприятие.
«Китайцы скоро упрутся в тупик, – парировал Горбачёв наши аргументы. – Мы пойдём своим путём». Спору нет – «процесс пошёл!» Еще одна крылатая фраза Горбачёва. Скат в бездну.
В оправдание Горбачёв не прочь сегодня ссылаться на то, что будто он не ведал, когда брал в руки бразды правления, сколь неблагополучно здоровье страны. Зря лукавит. Донесения, одно мрачнее другого, текли к нему потоком. Любой, даже далёкий от политики человек знает: нельзя соваться в воду, не зная броду.
– А что, действительно страна была нездорова?
– Ни к чему лакировать советскую действительность.
1972 год. Сильнейший неурожай. Потребительский рынок лихорадит, но всё новые военные программы в ответ на американские вызовы. К концу десятилетия ассигнования на социальные нужды, на удовлетворение насущных потребностей населения урезаются почти на треть.
В 1981 году НАТО утверждает планы «Фофа» и «Армия 2000». Советскому Союзу навязывается состязание в области «умного оружия». Оно обходится в 5–7 раз дороже ядерного.
Начальник Генштаба Вооружённых сил СССР Огарков и председатель Госплана Байбаков доложили политбюро – этот виток гонки вооружений может стать удавкой для нас. «Маловеров» сместили. Преемников поставили по стойке смирно. Однако плетью обуха не перешибёшь – перестройка стартовала под несчастливой звездой. Наши военные расходы поглощали почти четверть внутреннего валового продукта.
Для сравнения: в США – 7,8%, в ФРГ – 5,7%, в Японии – 1,5%. Сравнись с нашей военная нагрузка на экономику США, последняя неминуемо бы рухнула. Худо ли, хорошо ли, нас какое-то время удерживали на плаву нефтедоллары. Но администрация Рейгана вскоре выбила эту подпорку.
Под давлением ЦРУ США Саудовская Аравия, Кувейт, Эмираты обрушили цены на нефть. С 20–25 долларов за бочку они упали до 6–10 долларов, ниже себестоимости добычи нефтепродуктов у нас. Кроме того, дискриминационные требования КОКОМа (запрещение на продажу СССР технологий двойного назначения) распространили на оборудование для лёгкой и пищевой промышленности.
Резко нарастили поддержку моджахедов в Афганистане.
«Звёздные войны», милитаризация космоса были на дворе.
Таким образом, Советский Союз вступал в заключительную главу своей истории под раскаты напряжённости вовне и неурядиц внутри страны. Закручивание гаек – не выход. Сталинизм как система явно исчерпал себя. Лозунговый социализм, назойливая тавтология порочили саму идею.
Пробил час не искать виновных на стороне или в прошлом, но сводить к единому знаменателю слова и дела. Вера, отлучённая от повседневных и повсеместных дел, мертва есть.
– Но в 1985-м многим казалось, что нашу систему можно было оптимизировать?
– Мне уже приходилось говорить и писать, что народ с энтузиазмом воспринял смену поколений в высшем звене руководства страны. Абсолютное большинство коммунистов было готово включиться в устранение перекосов и расчистку завалов, усекавших народовластие, превращавших его в фикцию. Имея такую поддержку, архитекторы перестройки могли бы сдвинуть горы. Если бы, конечно, ведали, как и куда их сдвигать.
В апреле 1986 года Горбачёв в моем присутствии наставлял главных редакторов СМИ: «Не заболтать перестройку». Он пренебрёг правилом: прежде чем командовать другими, научись повелевать собой. Кто больше сорил обещаниями, забывая, что неисполненные посулы – самострел?
Его чем дальше, тем больше раздражали мои рефрены – страну может поднять в полный рост только правда. Каким бы горьким это лекарство ни было, если даже перестройка кончится неудачно, никто не должен иметь повода упрекнуть её авторов во лжи.
Генсек не возражал, но сие молчание никак не было знаком согласия.
Большинство нелепостей, дискредитировавших перестройку, – от тщеславия и его мутанта словоблудия, которое при подмене государственной политики государевым своеволием чревато закатом цивилизаций.
Как ранжировать распоряжение Горбачёва, запрещавшее общему отделу без его ведома знакомить с документами спецхрана даже членов политбюро? Ведь не должность обусловливает возможность формулировать осмысленную позицию.
Примем на веру утверждение Горбачёва, будто он и Шеварднадзе лишь из газет узнали о вводе наших войск в Афганистан. Став генсеком, он обещал, что при нём сектантству и групповщине не бывать. А как же готовились разворот на 180 градусов, сведший на нет принцип солидарности в организации Варшавского договора, или сговор с Бонном за спиной ГДР, а дома втайне от политбюро, увенчавшийся сделкой в Архызе? «Сбрасывали балласт». Отвернулись от Кубы, как и от большинства других дружественных стран в обоих полушариях.
Во вступительной фазе перестройки Николай Рыжков имел право голоса. Однако с конца 1986 года, когда высшим приоритетом назвали политику, его, как при Брежневе Косыгина, быстренько оттеснили на вторые роли. «Двоевластие» плохо вписывалось в горбачёвское прочтение перестройки.
И ломка прежних структур без их замены чем-то качественно новым пошла-поехала. Выбили почву из-под централизованного планирования, разделались с СЭВом, проигнорировав аргументы несогласных – в частности, международного отдела ЦК, который мне поручили в ноябре 1988 года возглавлять.
То же, что делалось в оборонной сфере, не поддаётся описанию. Сошлюсь на слова маршала Ахромеева, с болью сказанные мне в июне 1991 года: «Раньше я думал, Горбачёв разрушает оборону СССР, не понимая, что творит. Теперь убедился – он делает это сознательно».
– Теперь уже не секрет, что даже в политбюро были «агенты влияния», действовавшие в интересах США…
– Вас интересует фигура «серого кардинала» Яковлева? В числе, наверное, первых я был посвящён в сведения о том, что Яковлев в кармане у американцев. Но памятуя о роли, отводившейся мне Рухадзе и Берия в «мегрельской афере», я не спешил вписывать Яковлева в суперагенты.
Андропов распорядился под удобным предлогом отозвать посла Яковлева из Канады в Москву и здесь занять его приличной работой в одном из институтов Академии наук. Яковлев времени даром не терял, сумел втереться в доверие к Горбачёву.
В 1987 или 1988 году разведка добыла документальные подтверждения – «идеолог перестройки» у Вашингтона на крючке. Генсек «посоветовал» Крючкову «лично объясниться» с фигурантом. Объяснения не получилось, ибо, как лично мне рассказывал председатель КГБ, Яковлев при встрече с ним не проронил ни единого слова.
Разбирая нестандартную ситуацию, Горбачёв задал больше сам себе вопрос, полезен ли Яковлев для перестройки: «сли полезен – простим ему грех молодости. Никто не без греха».
С Шеварднадзе происходило нечто схожее. Комиссия Зайкова, разведка докладывали Горбачёву, что министр иностранных дел при ведении переговоров с американскими партнёрами нарушает утверждённые политбюро директивы, или хуже того, что у вносимых, в том числе Горбачёвым, предложений есть запасные варианты. Обычно верховный руководитель выражал недоумение и собирался прочитать министру нотацию.
Оставляю до другого раза комментирование реплики «никто не без греха». Саморазоблачения Горбачёва, Шеварднадзе, Яковлева, на которые не скупились вчерашние «запевалы» мирового социалистического движения, – веская причина заново взглянуть на многое из происшедшего в 80-е годы.
Под погребальный звон великой советской державе фарисеи сбросили маски. Оказывается, вместе и порознь они с юности только тем и занимались, как бы опорочить идею социализма – «этот строй для ленивых», «под суд посмертно зачинщиков Октября» и заодно творцов Победы в Великой Отечественной. Их кумир Мальтус: торжествует сильный, удел слабых – подчиниться элите или исчезнуть. Некоторые из подголосков, куражащиеся над советским прошлым, заявляют, что предпочли бы видеть победителем во Второй мировой войне Гитлера.
Не бойся дракона о семи головах, чурайся змеи о двух языках. Увы, большинство осознаёт эту мудрость слишком поздно. Маркс ошибался, когда относил доверчивость к тем человеческим слабостям, кои стоит прощать.
Однако тем, кто вёл дело намеренно или невольно к развалу Советского Союза, к обнищанию народа, уготовано не прощение, но девятый круг ада, отведённый для предателей. Не случайно русофобы славят их, осыпают премиями и медалями.
Закончу ссылкой на Александра Сергеевича Пушкина, наследие которого не устаю перечитывать. В болдинскую осень (это 1830 г.) он завершил роман в стихах «Евгений Онегин». Заключительная «Глава осьмая» перекликается с повествованием о невзгодах России в ХХ веке:
«…Слишком часто разговоры
Принять мы рады за дела,
…Глупость ветрена и зла,
Что важным людям важны вздоры
И что посредственность одна
Нам по плечу и не странна…»