О советских диссидентах всегда — и несколько десятилетий тому назад, и в последние годы — говорилось много. Кто-то выставлял их настоящими героями, которые нашли в себе силы сопротивляться «коммунистическому Левиафану», кто-то считал их продавшимися Западу за тридцать сребреников иудами. На первый взгляд, к высказанному в их адрес сложно что-то добавить. И все же мы предпримем подобную попытку, стараясь абстрагироваться, насколько это возможно, от выражения эмоций, испытываемых к этой категории граждан (хотя данное обстоятельство не отменяет наличия собственной позиции по отношению к их деятельности, которая будет озвучена позднее). Основная цель, которую мы ставим перед собой, — это опровержение стереотипов о диссидентах. Их в свое время старательно прививала сусловская пропаганда, выставлявшая этих людей как антисоветчиков в самом широком и полном смысле этого слова, т.е. как людей-отщепенцев, своеобразных граждан-мутантов, для которых установки советской субкультуры и реалии жизни в условиях СССР были чем-то совершенно чуждым. Следует отметить, что ярлык «несоветские люди» вполне устраивал и самих пылавших ненавистью ко всем проявлениям советского строя диссидентов, однако их оценка подобного отношения была прямо противоположной.
Прежде чем вести разговор о диссидентах, следовало бы для начала разобраться, что подразумевается под этим понятием. Во время «холодной войны» определение «диссиденты» получили советские интеллектуалы, недовольные по тем или иным причинам политическим режимом, существовавшим в Советском Союзе. Диссидентское движение делят на два идеологических направления — «либеральное» (Сахаров А.Д. и др.) и «патриотическое» (Солженицын А.И. и др.). Считается, что они были противоборствующими, однако, как представляется, их непримиримость была сильно преувеличена и затрагивала не суть убеждений, а, скорее, провозглашаемые обеими сторонами лозунги. Целью представителей обоих диссидентских течений были свободы — политические, эстетические, свобода вероисповедания. Диссиденты называли «узниками совести» сектантов, которых не жаловали в Советском Союзе, и защищали их, что представляется довольно странным для людей, придерживающихся консервативных и монархических взглядов. Идеалом для них служила царская Россия, однако в то время сектанты несли уголовную ответственность. Такой же противоестественной представляется позиция «монархистов»-правозащитников по отношению к либералам-западникам: первые защищали преследуемых советским строем вторых, хотя в начале века монархисты считали либералов своими заклятыми идейными врагами и, мягко говоря, не огорчались по поводу гонений на них. Таким образом, два диссидентских направления противоречили друг другу, по сути, только в декларируемых идеалах, к слову сказать, с содержанием достаточно неопределенным (представляется, что между реальной имперской Россией и солженицыновской «святой Русью» все же пролегала огромная пропасть, равно как между реальным Западом и понятием «свободный Запад», которым оперировала Новодворская). Вполне логичным и объяснимым является поведение Солженицына в постперестроечное время, в период открытого общественного размежевания на «патриотов» и «демократов». Если судить по кругу его общения и изданиям, в которых он публиковался, можно констатировать, что он примкнул к «демократическому» лагерю, даже если это и вступало в противоречие с его же собственными заявлениями. Подводя итог сказанному выше, можно отметить, что диссиденты представляли, по сути своей, один и тот же — либеральный — идеологический дискурс. Однако в данном случае можно говорить о наличии специфической, советской разновидности, отличной от классической западной.
Власть и оппозиция: диалектика отношений
То, что любое общество можно в определенном смысле назвать некой целостностью, вполне очевидно. Несмотря на то, что в нем есть свои классы, социальные группы, этносы и субэтносы со своими внутренними противоречиями, можно говорить о существовании объединяющей всех членов данного общества некоей парадигме, которая отличает его от других сообществ, вне зависимости от того, осознают это люди или нет. В данном случае содержанием этой парадигмы становится совокупность мировоззренческих принципов, ценностных установок, идеалов, которые относятся в меньшей мере к общественному или космическому устройству и в большей — к отношениям между членами этого общества. Другими словами, данная парадигма носит экзистенциальный характер, и потому она выше, чем политические разногласия. Следовательно, выступая носителями одинакового мироощущения, люди в то же время вполне могут быть носителями прямо противоположных политических взглядов, а также «языков культуры» (если использовать терминологию Ролана Барта, «социолектов»). В этом кроется причина такого парадокса: несмотря на то, что отдельные люди либо политические объединения видят друг в друге непримиримых противников и считают, что между ними нет и не может быть абсолютно ничего общего, по прошествии времени на историческом фоне выглядят совсем по-другому. Существовавшие между ними разногласия становятся делом второстепенной важности, а на первый план выходит то обстоятельство, что они принадлежали одному поколению, эпохе со своим набором идеалов и ценностей. Можно привести в пример Вольтера, который в наших глазах является (причем совершенно справедливо) образчиком типичного представителя французского абсолютизма. Однако стоит вспомнить, что великому вольнодумцу даже пришлось сидеть в тюрьме из-за своей принципиальной и последовательной борьбы с этим самым абсолютизмом. Можно взять и более близкий пример — Ленина. Его политический стиль, эстетические пристрастия, нравственные максимы в целом дают все основания отнести его к когорте типичных русских интеллигентов конца XIX столетия. Здесь можно вспомнить хотя бы то, что он являлся горячим поклонником поэзии Некрасова и отрицательно относился к разнообразным кубофутуристическим экспериментам (в скобках отметим, что, пожалуй, именно подобный «исторический парадокс» стал причиной того, что большевики «старой гвардии» уже к 30-м превратились для остальных в своеобразных белых ворон. Главную роль в их бессознательном отторжении сыграли не политические взгляды, а другие ментальность, культура, приписываемые дореволюционной формации).
Таким образом, мы имеем дело с красноречивым примером диалектичности отношений, существующих между властью (официозом) и оппозицией (андеграундом) любого общества, либо между «энкратическим» и «акратическим» социолектами, если использовать структуралистскую терминологию носителей. Власти и оппозиция — это не абсолютные противоположности; между ними существует самая тесная связь, проистекают они из общего «синтеза», не отменяющего, впрочем, наличия противоречий. Наиболее очевидным образом в этом можно убедиться, если взять для примера крайние выражения двух объектов: с одной стороны спецслужбы (концентрированная форма власти), с другой террористические группировки (оппозиция в концентрированной форме). Если изучить историю их отношений (самым наглядным, пожалуй, в данном случае будет пример русской «охранки» и ее отношений с боевой организацией партии эсэров), то можно увидеть, что в итоге они сплетаются в настолько тесный и запутанный клубок, что уже становится невозможным понять, «кто есть кто». В террористической среде действуют внедренные агенты спецслужб, которые, чтобы избежать разоблачения, выполняют задания террористов, в том числе по ликвидации политических деятелей высшего ранга. В итоге вопросы о кандидатурах на следующее покушение начинают решаться с участием спецслужб, что приводит к исчезновению четких отличий между террористами и людьми, которые служат власти.
Общая формула может показаться странной, но так происходит исключительно по той причине, что наше представление о каком бы то ни было обществе складывается в основном благодаря его пропагандистским самопрезентациям, а также потому, что мы привыкли видеть в характерных для данного общества типажах лишь законопослушных и лояльных граждан. Между тем, вполне очевидно, что разного рода революционеры, политические диссиденты — это не инопланетяне, не люди, попавшие на сцену истории, уже имея готовые политические, экзистенциальные, нравственные идеалы, — их «почвой» является то же общество, в котором вырастают и действуют их политические противники, они впитывают ту же совокупность ценностей, мировоззренческих установок и т.п. Общество, в котором мы живем или еще недавно жили, мы знаем хуже остальных, полностью подтверждая известные стихотворные строки «лицом к лицу лица не увидать». Это в полной мере относится к советскому обществу.
Как однажды совершенно справедливо заметил Сергей Георгиевич Кара-Мурза, его не понял никто — ни жившие под влиянием пропагандистских мифов рядовые граждане, ни официальное обществоведение, опиравшееся на вульгарный истмат. На самом деле оно отличалось неоднозначностью, гораздо большей сложностью и многогранностью, чем его лубок, нарисованный пропагандой. Было бы очень наивным судить о той эпохе, основываясь лишь на публикациях официозных газет этого времени. Советское общество жило по своим, специфическим законам, а не в соответствии с марксистско-ленинской идеологией, как это представляется и современным его ниспровергателям-либералам, и их антиподам — доктринерам-коммунистам. Официальной марксистско-ленинской идеологии принадлежал статус всего лишь одной из форм системы ценностей и ментальности, которые господствовали в советском обществе. Более того — эта форма была далеко не самой адекватной и даже ставшей отжившим, устаревшим антуражем, когда КПСС руководила страной в последние годы своего существования. С такой точки зрения терминологические понятия «советское общество», «советская цивилизация», представляются весьма удачными, поскольку в свое время Советы появились без непосредственной связи с идеологией марксизма и задолго до того, как произошла большевистская революция, и представляли собой, если так можно выразиться, живое творчество народных масс, выражение общинного мироощущения, присущего русскому и другим живущим в России народам. В качестве основной черты советского общества можно назвать коллективизм на экзистенциальном уровне мировоззрения граждан; это общество с высоким уровнем социальной самоотдачи и мобилизации, общество, у членов которого обострено чувство социальной справедливости. Разумеется, это весьма приблизительная характеристика советского общества; время для настоящего, на научной основе, анализа наступит позднее.
Советское «диссидентство» с позиции диалектики
Явление диссидентства можно отнести к тем же феноменам советского общества (реального, а не созданного пропагандой), что и все остальные: начиная производственным коллективом и заканчивая пресловутым «блатом». Движение состояло из оппозиционно настроенных интеллигентов, к слову сказать, более «обработанных» коммунистической пропагандой в сравнении со среднестатистическими обывателями. Проявлялось это в том, что мышление, стиль жизни ими были практически один к одному скопированы с советских героев-революционеров, хотя при этом теоретические тезисы были другими. Мотивом их деятельности был сугубо нравственный протест, все они были готовы, обладая «чувством локтя», пожертвовать ради друг друга многим, все были свято убеждены в справедливости абстрактных либеральных формул наподобие «свободы слова», «прав человека». Умами всех их владела мечта о том, чтобы народ жил лучше, хотя на самом деле знание жизни этого самого народа не отличалось особой глубиной и точностью, да и не представляло особого интереса — равно как и то, что думает по тому или иному поводу сам народ (типичное поведение русской интеллигенции). Хотя они пользовались фразеологией либерализма, прямого отношения к этой идеологии они не имели. Совсем не случайно некоторые советские деятели, оказавшись за границей и увидев воочию западных аутентичных либералов — на словах моралистов и прагматиков, но в деле — циников, были просто поражены, следствием чего становилась смена политических убеждений на диаметрально противоположные (в пример можно привести Э. Лимонова или А. Зиновьева). Западные либералы считают вполне естественным явлением неприменимость к политике моральных законов, поскольку, с их точки зрения, она является сферой технологий, но не деятельности под знаком свободы и творчества, к которой применимы нравственные постулаты. Ущемление прав человека где-нибудь не на Западе может вызвать у них возмущение, о чем они не преминут высказаться публично. Однако в данном случае речь идет не об искреннем нравственном протесте, а о вполне прагматическом расчете. Достаточно вспомнить, как по-разному прореагировало руководство стран западного блока на то, что были попраны «демократические свободы» в двух странах — СССР и в Чили. Если в первом случае они разразились истошными воплями, то во втором — практически проигнорировали. Такого рода публичные выпады и предназначаются, главным образом, таким, как мы с вами, — «недоцивилизованным незападоидам», которые еще не избавились от «химеры совести».
Диссидентов, по сути, можно с полным правом считать типичными представителями советского общества буквально во всем, исключая лишь политические взгляды. Однако, по большому счету, даже и это не было их важным отличием, поскольку на полном серьезе в коммунистические идеи к тому времени перестало верить большинство граждан. Возьмем, к примеру, поэта Иосифа Бродского, кумира интеллигенции: политический строй своей страны он ругал и проклинал в лирических стихах, и, согласитесь, способен на это только советский человек. Только советским людям, в отличие от достаточно аполитичных западных обывателей, присуще глубинное, можно даже сказать, интимное переживание событий, происходящих в политической жизни страны. Рискуя попасть в опалу и утратить свой статус, а в худшем случае — и свободу, подписываться, защищая незнакомых людей (вспомним поступки диссидентов-«подписантов» Максимова, Солженицына и других), — это тоже вполне в духе советских людей, с младых ногтей усвоивших мысль о приоритете общественных интересов над частными и о необходимости помогать другим. Если бы под такого рода письмом предложили поставить свою подпись истинному западному интеллектуалу-либералу, вряд ли от него услышали бы что-то другое, чем «это не мои проблемы». В конце концов, выступать с критикой коммунистических идей способны только те люди, которые пропустили их через себя, которые сами стали коммунистами в экзистенциальном, самом глубинном смысле этого понятия, т.е., закрыв глаза на теоретический антураж, прониклись сутью коммунизма — протестом нравственного характера, направленным на любое исходящее извне (и тем более — со стороны государства) ущемление свободы личности. Как-то в одной газете появилась довольно забавная, но, с другой стороны, весьма показательная история превращения в антикоммунистку Валерии Новодворской. Будучи 16-летним подростком, она заявилась в райком комсомола с требованием послать ее в Латинскую Америку — сражаться за победу мировой революции со ставленниками мирового капитала. Объяснив, что самое лучшее, что она может сделать для мировой революции, — это хорошая учеба, ее аккуратно выпроводили. Она приходила не раз, и с каждым разом ее провожали все более невежливо. Через пару лет в Москве появились антисоветские листовки, расклеенные не кем-то, а Валерией Новодворской.
В свое время Жан-Поль Сартр заметил, что атеисты, по своей сути, являются глубоко верующими людьми, постоянно думающими и говорящими о Боге. Если слова философа подвергнуть несколько вольной интерпретации, то можно сказать, что антикоммунисты — это люди, постоянно думающие о коммунизме, говорящие о коммунизме; люди, которые на все смотрят, опираясь на коммунистические идеи, то есть, по сути, это те же коммунисты, только со знаком «минус».
Проявления этого своеобразного парадокса существовали не только в сфере ценностных установок, отношений. Диссидентский антикоммунизм в своем содержании имел самую непосредственную связь с советскими пропагандистскими тезисами — таким же образом, как связаны между собой какой-то предмет и его отражение в зеркале. Советская, коммунистическая доктрина утверждала (и этот тезис стал ее основой основ), что благодаря Октябрьской революции в истории не только России, но и человечества в целом возникла принципиально новая эпоха. Получается, что ни в истории, ни в общеевразийском менталитете, не говоря уже о традиционном русском, у советского общества вообще не было корней. Его возникновение стало итогом кризисного, предреволюционного состояния российского капитализма начала ХХ в., которым гениально воспользовались большевики во главе со своим вождем Лениным. Однако и либералы, и «почвенники» — все советские диссиденты придерживались точно такой же позиции: в результате Октябрьской революции увидел свет диковинный социальный уродец, а если бы власть оставалась у Керенского или перешла бы к монархистам, то история пошла бы по совсем другому руслу. Таким образом, общий смысл истории возникновения советского общества одинаков, разница лишь в ее оценке.
Получается, что даже самые махровые антисоветчики по сути своей оставались людьми вполне советскими. Если бы кто-то поставил перед собой цель изменить ценностям советского общества, ему пришлось бы стать человеком, которого бы оставляла совершенно равнодушным и судьба ближних своих, и поступки властей, и политика в целом. Такой вывод позволяет сделать элементарный диалектический подход, если применить его к социальным реалиям нашего недавнего прошлого.
По чьей вине пал советский строй?
Парадоксально, но факт: само существование советских диссидентов-либералов укрепляло советский строй. Если снова позволить себе перефразировать Сартра, то можно сказать: не будь Сахарова и Солженицына — их следовало бы выдумать. Нынешние СМИ активно распространяют мнение, что диссиденты были едва ли не ниспровергателями Советского Союза, однако на самом деле вред, причиняемый ими, сильно преувеличен. Их публикации в «самиздате» читались лишь в узких кругах московской интеллигенции, а большинство граждан получало представление о них из сообщений ТАСС и статей в «Правде», которые, по понятным причинам, не могли служить источником для уяснения позиции и антисоветской аргументации противников политического режима. Зато польза от их «подрывной деятельности» явно перевешивала вред. Как уже отмечалось, во времена, когда история СССР насчитывала свои последние десятилетия, наблюдалось снижение доверия населения к провозглашенным официально тезисам, к пропагандистским высказываниям о противостоянии социалистического и капиталистического строя. Большинство граждан, если можно так сказать, расслабилось, стало терять необходимую каждому советскому человеку бдительность. Нельзя сбрасывать со счетов и следующее обстоятельство: революционное происхождение и внутренняя специфика привели к тому, что в очень значительной степени советский режим основывался на героике борьбы, и именно этот героический дух к 60-70-м стал ощущаться все меньше и меньше. Диссидентствующая интеллигенция стала идеальной кандидатурой на роль «внутреннего врага», ведь это она, продав Родину, примкнула к западникам, приобрела покровителей в лице правительств западных стран и вражеских радиостанций. Кроме того, имеет значение и то, что даже при огромном желании у советских диссидентов не получилось бы прийти к власти, поскольку положительная, практическая деятельность и интеллигенция — понятия плохо совместимые. Красноречивое подтверждение тому, что она неспособна управлять страной, было получено немного позже, в перестроечные годы. Слабая, не могущая претендовать на захват власти, но, с другой стороны, достаточно голосистая для того, чтобы давать выход эмоциям сомневающихся, но все же лояльных граждан и поддерживать политический режим в боевом настрое, — прекрасный подарок властям.
Будь у КГБ, МВД и тому подобных структур, составляющих огромную репрессивную махину СССР, соответствующее желание, от диссидентского и правозащитного движения не осталось бы и следа за очень короткое время. Скорее всего, их руководители прекрасно понимали, что затея последнего, сокрушительного удара лишена смысла подобно тому, как бессмысленно вынимать камень из основания башни. Поэтому наивно предполагать, что именно столичные кухонные краснобаи, расплодившись до определенных размеров, стали причиной крушения советского строя. Ничего ровным счетом не изменилось бы, если бы самиздатовские машинописные книжечки выходили до конца жизни их издателей. Причина кроется совсем в другом — в том, что высшее партийное начальство захотело жить по-другому и ради этого пошло на предательство, заменив социалистические идеалы на жизнь в соответствии с западными материальными масс-культурными стандартами. Свое веское слово сказали в этом разрушительном процессе и западные государства, для которых война двух миров и систем была не просто пропагандистским тезисом (в отличие от подавляющего большинства членов советского общества), а руководством к действию для огромного госаппарата, включая дипломатов и спецслужбы. Не последнюю роль сыграло то обстоятельство, что к этому времени отечественный обыватель лишился элементарного чувства патриотизма, но продолжал оставаться легковерным. А интеллигентам-диссидентам в очередной раз выпала роль марионеток, призванных сыграть в политическом спектакле, не совсем понимая его истинного смысла.
Советский строй или смерть…
Все вышесказанное позволяет прийти еще к одному важному выводу: советские либерал-диссиденты как тип могут существовать только в рамках существования реального советского общества или, если говорить другими словами, характерного для него специфического типа взаимоотношений между его членами. Здесь можно вспомнить судьбу прямых «потомков» советских диссидентов — либералов-перестройщиков Гайдара, Попова, Явлинского после прекращения деятельности КПСС. Они довольно быстро оказались на политической периферии из-за выступления на авансцену политиков новой формации, которых куда больше волновали политическое влияние и материальные дивиденды, нежели красивые и благородные идеи. Последним проявлением начавшегося десяток лет тому назад политического фиаско антисоветской интеллигенции можно считать «знаменитую» смену руководства телеканала НТВ, а если быть точнее, то уход с него группы сотрудников во главе с Киселевым. НТВ в его киселевско-митковской версии снимало передачи, которые можно было сравнить с интеллигентскими кухонными разговорами в застойные времена, только профессионально срежисированные. Пожалуй, именно этим обстоятельством объясняется любовь, которую испытывала к ним так называемая постсоветская советская интеллигенция. Более того, до сих пор сохранились эти российские либералы (неолибералы-олигархи могут так именоваться лишь условно, поскольку у них на месте политических взглядов, по определению, интересы) лишь потому, что существуют на стадии, когда реальное советское общество переживает кризис, а все, что говорится о наступлении в российской истории новой постсоветской, демократической эпохи, — это всего лишь тезис, придуманный пропагандой. Вполне очевидно, что управление страной реформаторами-либералами ни привело ни к чему качественно новому: если говорить о рынке, о процветающем на окраинах СССР и России национализме, о возведении в культ западного ширпотреба, то все эти явления, правда, в виде только нарастающих тенденций, существовали и в «застойном» обществе позднесоветского периода. По сути дела, Горбачев, Ельцин и иже с ними, провозгласившие себя строителями нового общества, превратили болезни советского режима из тайных в явные. Появление в стране парламента, телевизионной рекламы, желтой прессы — этими атрибутами капиталистического образа жизни, пожалуй, и ограничиваются заслуги «постсоветского» режима, а ведь это только внешняя атрибутика.
Как мне представляется, мы вообще не можем выстроить какое бы то ни было общество, кроме советского в его разнообразных идеологических версиях. У нас для этого отсутствуют исторические и человеческие предпосылки. В нашей истории отсутствовала религиозная реформация, следствием которой стало бы другое отношение людей к труду, создание предпосылок для капитализма, которому присущи культ денег, поощрение индивидуализма и накопительства. Однако, с другой стороны, не было в нашей истории и другого — платы за «капиталистический рай» — четырех столетий всевозможных социальных потрясений наподобие нескольких революций и религиозных войн.
Мысль философа Александра Александровича Зиновьева о том, что коммунизм пережил вовсе не крах, а всего лишь свой первый кризис, представляется справедливой. Благодаря Октябрьской революции 1917 г. в евразийской цивилизации была открыта новая — советская — эпоха. Возникновение ее главных мировоззренческих установок не было случайным, произошедшим само по себе — его корни лежат глубоко в пластах культуры русского и других населявших Россию народов. Здесь будет уместно упомянуть о древнерусских вече, тюркских, степных курултаях, церковной общине, крестьянском «мире», земствах, а также о самих Советах — порождении революции 1905 года. Классическая марксистская идеология стала формой выражения мировоззренческих установок советской цивилизации в период ее становления. Со временем она исчерпала себя, а потому ее должна сменить уже другая советская идеология. Надо думать, темы традиционализма и религии будут звучать в ней более громко.
Это совсем не означает, что будущее России непременно будет безбедным и окрашенным в светлые тона, поэтому хочется сразу отвергнуть возможные обвинения в неуместном, не имеющем под собой оснований оптимизме. Разумеется, советское общество не может считаться идеальным, равно как и любая другая форма общественного устройства, известная истории человечества. Даже в случае возвращения России статуса сверхдержавы и воплощения заветной мечты патриотов повседневная жизнь так и останется повседневной, карьеристы, лентяи, краснобаи и откровенные дураки останутся на своих местах. Однако даже по определению у нас не может появиться общество, отличное от советского. Но может случиться так, и это самое главное, что российская цивилизация может прекратить свое историческое существование преждевременно. История знает такие примеры — взять хотя бы цивилизации майя и ацтеков. Пожалуй, такой сценарий развития событий очень понравился бы Западу, если бы удалось привести Россию к истощению ресурсов, а после медленно и постепенно, используя «научно выверенные рекомендации» МВФ и «миротворческие инициативы» НАТО, подвести ее к гибели.
В связи с этим следует понимать мои высказывания о том, что будущее (в случае, если оно будет) нашей страны неизбежно должно быть связано с цивилизацией советского типа, следующим образом. Ядерное вооружение и ковровые бомбардировки могут уничтожить нас физически. Под чужим воздействием большинство населения может оказаться морально разложившимся, игнорирующим традиции и моральные принципы. Но никто и ничто не в силах сделать нас людьми, имеющими другую ментальность, культуру, другой тип. Установки и свойственные нам некоторые черты натуры проявляются даже в ситуациях, когда произошло духовное, нравственное падение. Как пример — если западные наркозависимые люди предпочитают колоться у себя дома, в кабинках уборных, т.е. в одиночку, то их российские друзья по несчастью склонны делать это в компании.
Подводя итоги
Тот факт, что я вижу в наших диссидентах не менее советских людей, чем остальные их сограждане, не означает, что их антисоветская деятельность в моих глазах оправдана. Как мне представляется, Солженицын, по доброй воле участвовавший своим именем и произведениями в идеологической войне, развернутой против России Западом, не может считаться патриотом своей страны. Равно как сложно говорить о том, что академик Сахаров был принципиальным гуманистом: ведь, осуждая присутствие СССР в Афганистане, он не выступал против присутствия там же, на Гренаде или в каких-то других точках земного шара военных сил США. Кроме того, согласно постулатам диалектики, единство противоположностей — это необязательно их полное тождество. Как и патриоты, и ярые коммунисты, диссиденты являются советскими людьми, имеющими те же экзистенциальные, мировоззренческие установки. Но в то же время диссиденты — это люди, выступившие против своих традиций, ненавидящие Родину из-за неугодного им строя.
Их деятельность, которую можно смело назвать провокационной, не объясняется исключительно наивностью. Все же речь идет именно о ненависти, о чувстве, приводящем к ослеплению и к далеко идущим последствиям. Можно сказать, что и мы, современные россияне, тоже пострадали от диссидентской ненависти, поскольку некогда огромную державу обкромсали «самостийники», и теперь за нами «присматривают» доброхоты из МВФ, а скоро — и прицелы ракет НАТО, которые любезно разместит у себя Прибалтика и Узбекистан.
Не стоит говорить, что диссидентов можно отнести к категории не худших советских граждан. Да, в то время, когда их современники-соотечественники были озабочены низменными заботами, как разжиться нужными связями и достать дефициты, диссиденты все же руководствовались идеалами более высокого порядка. Однако не менее справедливо и другое обстоятельство. Самые страшные грехи лежат на совести вовсе не тех обывателей, чьи желания не простираются дальше обычных, земных, полубиологических запросов. Самые серьезные проступки совершают люди, имеющие развитые духовные запросы, богатую внутреннюю жизнь, ведь чтобы пасть низко, необходимо для начала высоко взлететь. Примитивные воры или бандиты с «большой дороги» представляют меньшую опасность, чем циники, утонченные гордецы, растлители и искусители, умеющие заглянуть в человеческую душу и ее поработить. Практически без внимания остается то обстоятельство, что в период «холодной войны» и перестройки (в это время особенно) борьба Запада с Советским Союзом вовсе не была похожа на открытую боевую схватку. Скорее, ее можно сравнить с попытками старого, прожженного циника искусить, соблазнить, растлить малоопытного молодого человека. Если вернуться к нашим диссидентам, то сложно ответить со всей определенностью и однозначностью, какая им была уготована роль — искусителей или первых искушенных.
1. Здесь можно вспомнить весьма показательную статью Л. Тимофеева «С кем теперь Солженицын?», опубликованную в 1991 году в «Стрельце», №1(65). С помощью приведенных высказываний писателя автор приводит читателя к мысли, что Солженицын никогда не выступал против демократического строя как такового, что бы он ни говорил о своем «православии» и «патриотизме».
2. Как нам представляется, в его основу могут быть положены труды таких исследователей, как А.А. Зиновьев, С.Г. Кара-Мурза, В.В. Кожинова и ряда других, чьи работы выбиваются из шеренги публикаций современных заидеологизированных российских авторов.