В результате распада СССР образовалось т.н. постсоветское пространство. Его страны столкнулись со сложнейшей проблемой «тройного перехода»: от советского (авторитарного) государства к демократическому; от командно-директивной системы хозяйствования к рыночной; от республики в составе другого государства к независимости.
Проблема «тройного перехода» вызывала весьма острые дисбалансы различного порядка. Как следствие, сложная социально-экономическая действительность стала побудительным мотивом к тому, чтобы страны бывшего СССР вступили на нелегкий путь рыночных преобразований, нацеленных на модернизацию национальных экономических систем.
Одни добились на этом пути зримых положительных результатов, другие не сильно преуспели. Во многом успехи или неудачи определялись выбором политической элиты соответствующего государства между двумя способами реформирования национальных экономик — градуалистским и радикальным. Споры об эффективности того или иного метода продолжаются до сих пор, хотя по сути создание рыночных «правил игры» в странах постсоветского пространства осуществлялось в результате глубокого переплетения как градуалистского, так и радикального способов реформирования. Представляется гораздо более уместным рассуждать скорее о тяготении реформ к одному из двух методов.
Получилось ли у Грузии?
В 1991 г. Грузия провозгласила себя независимой республикой и пустилась в рыночное плавание. С самого начала пути компетентные органы государственной власти молодой республики не имели возможности сконцентрировать собственные усилия на качестве рыночных преобразований: националистическая политика и попытки территориальных завоеваний Тбилиси начала 1990-ых, сформировав полный цейтнот для проводников экономической политики, поставили крест на возможности материализации качественных изменений в стране.
В результате этого грузинские реформы проводились в значительной мере без всякого плана, хаотично. Многие преобразования были проведены неграмотно, другие заморожены вплоть до избрания президентом Грузии М. Саакашвили в 2004 г.
Вновь избранный президент провозгласил и осуществил курс на институциональные преобразования в стране. С этой целью была сформирована команда младореформаторов, идеологическим лидером которой прослыл К. Бендукидзе, с 2004 по 2009 гг. занимавший посты министра экономики, государственного министра по координации реформ, затем главы государственной канцелярии.
Международное академическое сообщество, очевидно, не выработало единого отношения к грузинским реформам: кто-то называет их грузинским ренессансом и «экономическим чудом», другие мифом и бутафорией.
Что же касается российских экспертов, то до недавнего времени многие из них вообще не имели целостного представления о грузинском стиле реформирования, вследствие своего рода табу на публикации о грузинских экономических успехах в российских СМИ и академической литературе. Занавес информационной блокады был если не сорван, то в значительной мере приоткрыт Л. Бураковой в ее работе «Почему у Грузии получилось?».
Л. Буракова последовательно описывает сущность грузинских реформ, их прорывной характер. Но, оценивая этот труд и признавая его созидательность, мы не можем не отметить то обстоятельство, что автор несколько «сгущает краски»: в данном контексте нас сильно настораживает одна страница критики в 217-страничной книге, посвященной сложнейшим социально-экономическим преобразованиям в далеко не простой стране. В этом смысле, мы допускаем, что Л. Буракова могла «попасть под обаяние» молодых грузинских лидеров, с которыми беседовала, упуская, таким образом, мысль о необходимости проведения критического анализа сложившейся ситуации. В результате складывается впечатление однобокого представления действительности.
В парадигме вышеозначенной критики было бы корректно представить взгляд автора этих строк на грузинские реформы. Отметим, в первую очередь, их сущность.
Логика грузинского реформирования укладывается в три магистральных направления: первое – это существенное ослабление роли государства в экономике. Не просто либеральные, а скорее ультралиберальные убеждения вышеупомянутого идеолога грузинских реформ К. Бендукидзе стали максимой новой конфигурации государственной экономической политики в Грузии. Суть последней заключалась, прежде всего, в масштабной приватизации. В ее рамках из государственной собственности в частную перешли не только «заурядные» предприятия, но и инфраструктурные объекты (к примеру, «Тбилцкалканали», занимающаяся водоснабжением), причем последние переходили в руки не только иностранных компаний, но и государств. Одновременно с этим грузинская либерализация заключалась в основном в снятии административных барьеров, связанных с регистрацией и функционированием предприятий, реформе финансовой и налоговой систем, а также трудового кодекса.
Второе направление реформирования касается реконфигурации системы государственного управления. В этом смысле, наиболее определяющими мерами стали существенное сокращение числа государственных чиновников и реформа МВД. Последняя стала одним из наиболее ярких примеров применения радикальных методов реформирования. Массовые увольнения работников, краткосрочная переаттестация, резкое увеличение заработной платы аттестованным и целый набор других мер если не перевернули, то в значительной мере изменили грузинскую правоохранительную действительность. На выходе все это привело к существенному сокращению числа коррупционных сделок на низовом уровне, что выдается международной общественности как одно из главных достижений грузинских реформ.
Третье направление вытекает из второго. Оптимизированные структуры МВД сумели добиться зримых положительных результатов в борьбе с криминалом во всех его формах, особенно с организованными преступными группировками (был фактически истреблен класс «воров в законе» оказавшихся в грузинских тюрьмах, число которых растет по экспоненте).
Таким образом, грузинские преобразования, на наш взгляд, несут в себе структурный, системный или, если хотите, институциональный характер. Это в значительной мере представляется непреложным, поскольку социально-экономическая система Грузии претерпела существенные изменения и даже стала тяготеть к англосаксонской социально-экономической модели. Но уместно ли называть, постреформенное состояние грузинской социально-экономической системы своего рода прорывом по сравнению с тем, что мы имели возможность наблюдать до проведения реформ?
В академическом сообществе не принято давать однозначные, прямолинейные оценки. Но вопреки этому, в контексте нашей статьи мы будем однозначны – в Грузии не было прорыва после преобразований, потому как постреформенное состояние экономики и социальной сферы в стране представляется крайне неоднозначным. Поясним данный тезис.
Начнем с результатов выше описанного первого направления грузинского реформирования – либерализации экономики. С одной стороны, либерализация по-грузински привела к усилению рыночных стимулов в экономике, большей макроэкономической эффективности и улучшению инвестиционного климата. Но, с другой стороны, очевидно, что все это не может подменять истинных целей экономической политики, заключающихся в увеличении уровня и качества жизни граждан. В результате проведенных реформ уровень благосостояния грузинских граждан в среднем не претерпел существенных колебаний в сторону его повышения. Вместе с тем, уровень покупательской способности граждан также зримо не изменился. Особенно это касается граждан старшего поколения, столкнувшихся со своего рода диким капитализмом – главными бенефициарами либерализации экономики (в том числе приватизации) являются представители молодого и среднего поколения. Одновременно с ними, выигрывают от реформ внешние инвесторы, адаптировавшиеся к благотворному грузинскому инвестиционному климату.
В этом смысле, предсказуемо возникает вопрос: для кого и для чего проводились грузинские реформы, на внутреннее ли потребление они направлены? В этом контексте автор этих строк предлагает следующую рефлексию: судя по тому, что многие граждане Грузии не являются выгодоприобрететалями от материализации грузинских преобразований, последние в значительной мере могут выступать неким международным политическим проектом администрации М. Саакашвили, демонстрирующим состоятельность современного грузинского политического класса и его способность быть эффективным агентом продвижения интересов традиционного Запада на постсоветском пространстве. В этой парадигме грузинской элите приятно демонстрировать миру прогресс Грузии в рамках таких западных рейтингов как «Doing Business» Всемирного Банка или «Corruption Perceptions Index» международной организации Transparency International. Несомненно, улучшение позиций Грузии в этих рейтингах очевидно. Но насколько они отражают структурные изменения экономического базиса рыночных отношений — другой вопрос.
Перейдем ко второму направлению — реконфигурации системы государственного регулирования. С одной стороны, дебюрократизация в Грузии привела к видимому положительному эффекту: была проведена оптимизация деятельности органов государственной власти через сокращение аппарата. Одновременно с этим реформа МВД привела к «искоренению» (берем в кавычки, поскольку это фраза стала расхожей в контексте описания благотворных результатов грузинских реформ, в то время как коррупцию полностью ликвидировать представляется невозможным) коррупции на низовом уровне. Но повлияло ли это на ситуацию с коррупцией в целом? Что происходит с общим объемом коррупционной ренты в Грузии?
На деле, в результате проведенных реформ основной объем коррупционных сделок переместился с низового уровня на элитарный. Суть в том, что в стране есть условно 30 человек, которые используя административный ресурс (они либо близки к власти, либо сами ее формируют) занимаются коррупционными сделками. Одновременно с этим общий объем коррупционной ренты в экономике если не увеличивается, то, как минимум, не изменяется: в отличие от низовой элитарной коррупции свойственны меньший объем сделок – это, несомненно. Но, коррупция элитарного уровня предполагает несоизмеримо больший объем коррупционной ренты. Таким образом, уменьшение количества коррупционных сделок «съедается» на колоссальных масштабах коррупционной ренты, продуцируемой на уровне элит.
Лишь третье направление грузинских реформ, на наш взгляд, не продуцирует неоднозначность: жесткие меры по борьбе с криминалом показали свою действенность и могут стать примером для других стран.
Рассуждая о грузинской политэкономической действительности, было бы весьма уместно отметить, следующий тревожный аспект, носящий уже не экономический, а политический характер. Суть в том, что уровень эффективности демократии в Грузии совсем не соответствует западным стандартам. Администрация М. Саакашвили крайне жестко подавляет оппозиционные движения. За участием и финансированием оппозиционных движений следуют жесткие меры со стороны компетентных органов государственной власти. При этом заметим, что это явление не массовое, давление оказывается в основном на наиболее влиятельных представителей оппозиционных сил. В этом смысле уместно вспомнить политическое давление, оказываемое на российского и грузинского предпринимателя Б. Иванишвили (в 2011 г. журнал Forbes оценил его состояние в 5500 млн. долларов США – 25 место среди богатейших предпринимателей России), решившего оппонировать существующей власти. Последняя, осознав масштабы контролируемых предпринимателем финансовых потоков, принимает весьма жесткие меры по снижению уровня его политической конкурентоспособности.
Это говорит о необходимости незамедлительных реформ в Грузии, но касаются они уже не экономической, а политической системы страны.
В заключение заметим, что общий успех грузинских реформ носит тактический, а не стратегический характер. Для того, чтобы четко заявить об их стратегической состоятельности, необходимо еще 10 лет (как правило, результаты структурных реформ становятся очевидны через 15-20 лет).