Вот это уже конец. Скорее всего, это было мое последнее интервью с лидером российских коммунистов Геннадием Андреевичем Зюгановым. Ни то что бы он не был в этом заинтересован. Просто приходят времена, когда стареющий политический деятель, защитник идей Маркса, Энгельса и Ленина, уже не будет никого интересовать.
В этот памятный день мы с коллегой-фотографом Ивой Зимовой (Ivа Zímová), вместе с которой мы уже почти 20 лет бороздим окопы по всему миру, отправились в городок Химки, что в получасе езды на поезде от Москвы. Нам было интересно, как голосуют в провинции. В 11 часов по московскому времени в центре столицы, в Доме творчества детей и молодежи недалеко от Белорусского вокзала, должен был голосовать Геннадий Андреевич. С российскими масштабами успеть и с провинцией, и с Зюгановым было довольно сложно.
Поэтому мы отправились в путь в шесть утра. Мы побеседовали с местными избирателями, членами избирательной комиссии и наблюдателями. На обратный поезд мы не успели, а следующий должен был приехать только через 20 минут. Это был критический пункт всего дня выборов, ведь таким образом мы не попадали на встречу с большевистским кандидатом.
Я знаю его ни один год. Собственно он сопровождал меня в течение моей журналистской карьеры долгие 11 лет. Мы познакомились на Тверской. На митинге левых сил где-то в начале 90-х годов. Тогда на подобные мероприятия ходили десятки тысяч людей, скучавших по Советскому Союзу, который только что распался. Они махали над головами красными флажками, держали портреты массовых убийц Ленина и Сталина и скандировали: «Да здравствует коммунизм!». Зюганов шел в первом ряду и перед ним отступали толпы операторов и фотографов, которые пытались его увековечить как можно более странным образом. Таких митингов было много, и нас, постоянных гостей, он постепенно запомнил. Я всегда пыталась на бегу у него что-то спросить. Однажды он, наконец, обратил на меня больше внимания, чем на других, и спросил мое имя. С тех пор он всегда кивал мне в знак приветствия, отдавал мне предпочтение при распределении права задать вопрос, в парламенте пускал меня внутрь за двери, а на митингах улыбался мне в объектив: «Как дела, Петра?». Я немно
го краснела, стыдясь, что у меня такие хорошие отношения именно с ярым коммунистом, демагогом и защитником массовых репрессий сталинского времени. Но журналистам не всегда приходится разговаривать только с теми, кто им приятен. То же самое и у политиков. В конце концов, даже Геннадий Андреевич не всегда испытывал восторг от того, что я сую ему в лицо фотоаппарат, я, представитель народа, который не понял советскую военную братскую помощь и выгнал российских офицеров и их жен из роскошных квартир в Миловице у Млада-Болеслав обратно в дома в русских степях, влез во вражескую организацию НАТО и перекрасил танк освободителей в розовый цвет. Несмотря на эту идеологическую пропасть, разделявшую нас, между нами возникли какие-то отношения. Бульварные издания поживились бы на этом, но речь шла о чисто человеческом, рабоче-деловом контакте. Он мне охотно отвечал, хотя чешский журналист для него, пожалуй, был так же важен, как для чешского читателя производительность молочного завода в населенном пункте Фокино на российском берегу Японского моря. А я не отдавала в газету для печати фотографии, на которых у него текла слюна или была видна ненужная жировая складка.
Иногда мне удавалось прорваться сквозь ряды ожидающих полноценного интервью в офис Зюганова. Однажды я попала туда в последние дни зимы. Я пришла замерзшая, и он дал мне фарфорового лягушонка. Вроде как подарок на Международный женский день. Меня это почти тронуло.
С 2001 года Геннадия Андреевича я, вышибленная из России, видела только по телевизору. Он держался. Постоянно выдвигался на пост президента России и постоянно получал «серебро». На парламентских выборах в декабре прошлого года его Коммунистическая партия России получила почти 20% голосов. Зюганов, воодушевившись результатами своей партии, решил, что у него есть шанс встретиться с лидером Владимиром Путиным во втором туре выборов. Я звонила ему еще из Праги. Просила об интервью, но его новый пресс-секретарь, она меня не знала, сообщила мне, что очередь на интервью сейчас якобы в несколько километров. Интерес к Зюганову был чудовищен. Если бы он встретился с Путиным во втором туре, он стал бы героем этой российской зимы. Секретарша мне сообщила, что до меня, представителя незначительной страны, очередь дойдет только где-то в конце июля.
А теперь, из-за Химок, я потеряла шанс поймать Зюганова у урны для голосования. Я могла успеть быстро задать ему пару вопросов. Но поезд ушел без нас.
Мы с коллегой, обвешанной фотоаппаратами, тащимся по улице Александра Невского. Еще пройти через парк — и мы на избирательном участке. Конечно, он уже проголосовал. Улица пустая. Никаких людей, никакого движения. Вдруг прямо у моего правого бока останавливается черный «Мерседес». Дверь открывается, и выходит Геннадий Андреевич. К такому повороту событий я вообще не была готова. Я не знаю, что спросить, не могу найти диктофон, Ива машет фотоаппаратом и отчаянно жмет на кнопку спуска затвора.
«Геннадий Андреевич, я… и десять лет назад мы…» — я не могу подобрать верное русское слово, которое означало бы наши хрупкие журналистско-человеческие отношения. «Мы встречались», — вылетает из меня. Строгий охранник явно домыслил, что дело было не только в журналистском интересе.
«Вы подарили мне лягушонка», — говорю я. Геннадий Андреевич явно на секунду задумался, но потом узнал меня. У него в голове пронеслись все те митинги, которые мы посещали вместе, пресс-конференции, интервью и попытки переворота, переговоры парламента и выборы, которые он с железной регулярностью проигрывал. Но еще никогда, никогда не было так, что его партия на парламентских выборах получала настолько больше голосов, чем потом он на выборах президентских. Об этом в ту минуту, когда на улице Александра Невского мы пытались вспомнить 90-е годы в России, он, конечно еще не знал.
Мы прошли через парк, приближались к толпе журналистов и операторов, которые «ломали» себе руки над моей ярко синей курткой, затмевающей все в радиусе 60 метров. Охранники меня, вероятно, приняли за секретаршу, помощницу, советника или домашнего любимца. Потому что, отгоняя от тела остальных журналистов, меня с магнитофоном с наклейкой Lidové noviny они не трогали.
Это были прекрасные 40 минут. Но, видимо, последние. Геннадий Андреевич получил всего 17% и даже не смог поздравить победителя. Ему 68. Если здоровье выдержит (он, кстати, выглядел отлично, лучше сказать, так же, как и почти 20 лет назад), он спокойно справится еще с какими-нибудь выборами. Но разум, наверное, ему еще достаточно хорошо служит, чтобы оставить это тем, кто моложе. Прощайте, Геннадий Андреевич.