Исследователь выборов Сергей Шпилькин о том, зачем заниматься статистическими исследованиями выборов, можно ли пойти с ними в суд и как можно было бы уменьшить число фальсификаций.
Уже почти 5 лет физик по образованию Сергей Шпилькин берет с сайта ЦИКа официальные итоги выборов, анализирует их и выкладывает результаты в блоге на LiveJournal, собирая многотысячную аудиторию. Он выделяет в общем массиве голосов за кандидата «аномальную часть», которую невозможно объяснить нормальным распределением явки избирателей на участках. Его выкладки никогда не примут в суде, но, глядя на них, трудно не поверить, что выборы в России уже много лет проходят с серьезными нарушениями. В интервью Forbes Шпилькин объясняет, зачем нужно вообще анализировать данные с сайта ЦИК, можно ли будет использовать графики как свидетельство нарушений, чем отличаются выборы в разных странах и как гражданин может постараться хотя бы минимизировать число фальсификаций.
— Выборы 4 марта сильно отличались от предыдущих?
— Отличались. И в Москве, и, видимо, во всей стране тоже, потому что проявляются новые тенденции. Во-первых, если смотреть на распределение, это самый правильный подсчет, не выборы, а именно подсчет, начиная с 2003 года. Во-вторых, есть еще одна забавная тенденция. Впервые с избирательного цикла 2003 – 2004 гг. появилась какая-то альтернатива, за которую голосуют. Надо разбираться, но, похоже, голосует городской избиратель. В 2004 году на уровне явки около 50% был явный провал у Путина, и на этом месте был пик у Хакамады. Теперь даже более заметная конкуренция с Прохоровым.
— То есть были люди, которые мобилизовались, чтобы проголосовать за своего кандидата?
— Да, похоже, что они нашли альтернативу.
— Честный подсчет — это честный подсчет в Москве?
— Наверно, он не был совсем честным, потому что было отмечено много разного мухлежа. Но по меньшей мере интегральный эффект мухлежа не слишком заметен. Раньше было иначе. В 2007 году рисование началось, а в 2008-м было уже вопиющее. Как и в 2009-м, и в 2011-м тоже. А теперь в Москве аномальных голосов не видно. Виден очень узкий диапазон распределения явок. Мы долго всех убеждали, что так и должно быть, а нам возражали, что Москва неоднородна. Оказалось, что однородна.
— А в остальной России все как обычно?
— Все равно немножко по-другому. Оппоненты тоже читают и учатся. И распределение стало больше похоже на ту самую гауссиану, за которую так переживают математики. И пиков на круглых значениях (70-75%-80%. — Forbes) стало меньше. Хотя сделали замечательную визуализацию в координатах явка-процент за Путина, на которой на высоких явках и высоких процентах видна прямо сеточка голосования за Путина с шагом в 5%.
— Вы пытались сравнить регионы?
— Я нет, но один из моих коллег уже это сделал. Все традиционно: лидирует объединенный Кавказ, где вообще трудно что-то различить, потом Башкортостан, Татарстан, Мордовия — это по количеству, а не по процентам. Санкт-Петербург в этом году отличился. Надо еще смотреть. Вообще, таких мест, где откровенно рисовали голоса, и на прошлых выборах было немного. Почти всю Сибирь считали очень аккуратно, Север России тоже.
В 2007 году на думских выборах в Адыгее — по нашим представлениям, там кавказская культура голосования, но нет — то ли случилось безвластие, то ли что иное, но распределение было вполне обыкновенным. На последних думских выборах в Алтайском крае, например, или в Свердловской области тоже совершенно нормальное распределение. Там, где не давили, никто не вбрасывал.
На парламентских выборах 4 декабря в Москве образовался 1 млн аномальных голосов, больше было только в Дагестане. Сейчас Москва исправилась. На масштабы рисования повлияла гражданская активность населения.
— Наблюдатели забрали у Путина 1 млн голосов в Москве?
— Да, совершенно точно, наблюдатели забрали 1 млн голосов.
— Помимо активности наблюдателей, для повышения прозрачности выборов надо избавляться от человеческого фактора?
— Да, конечно. Передавать данные напрямую из УИКов, тем более что там благодаря веб-камерам есть сейчас интернет. ТИКи в такой конфигурации вообще не нужны.
— Участки с КОИБами дают меньше поводов для манипуляций?
— КОИБы существенно лучше. На парламентских выборах в Мордовии, например, на 41 участке с КОИБами «Яблоко» получило больше голосов, чем на всех остальных вместе взятых. Там можно доложить голосов кандидату, но нельзя по меньшей мере убрать уже поданные голоса.
Но это происходит, пока КОИБов мало и на них не обращают внимания. Потому что недобранное там можно добрать в другом месте. А как за них берутся, было наглядно видно в Москве в 2009 году. Раньше в КОИБах был один пик в распределении по явке, а на обычных участках — два пика, один как с КОИБами, а второй, от вбросов — на высокой явке. А в 2009-м пик на участках с КОИБами сместился выше, в середину между пиками обычных участков. То есть, похоже, что во все КОИБы немножко напихали лишних бюллетеней.
— С Дагестаном ничего не поделать? Это совершенно серая зона?
— Ну почему, там нашли подход благодаря веб-камерам: прекрасно видно, как вбрасывают бюллетени. Проблема в том, что нам будут объяснять, что каждый наблюдаемый случай — единичный и на общий результат не влияет. Как совершенно замечательно сформулировал математик Александр Шень, это как если бы вам объявили, что Земля плоская, а то, что она круглая, предложили доказывать в каждом районном суде отдельно. Сказать, что нарушения ничего не меняют, потому что единичные участки не повлияли на результат в стране в целом, — лукавство. Есть же понятие контрольной закупки, выборки. Если на 5% участков из 100 000 такое творится, то мы можем предполагать с большей вероятностью, что и на остальных дело обстоит так же. Если нет хороших оснований предполагать, что наша выборка не доказательна.
— Тесты значимости вы не проводите?
— То, что я делаю, — это не статистика, это просто визуализация. Предварительная подготовка данных для последующей статистической обработки. Кроме того, многомерные вещи трудно поддаются точной вероятностной оценке. Другое дело простые величины — вроде распределения последней цифры — они уже совершенно убедительны. Показано, что нулей в последних цифрах в протоколах гораздо больше, чем должно быть, а девяток — меньше. А если перевести цифры в семеричную систему, этот эффект пропадает. Потому что у бога все системы равны, а у человека — 10 пальцев на руках.
Очень трудно проводить тесты на таких многомерных выборках. Но что-то посмотреть можно, например, оценить пики распределения на круглых процентах. И это было сделано на уровне, который вполне приняли бы коллеги по экспериментальной физике.
— Но в суд с этим не пойдешь.
— Это не для суда. С другой стороны, суд принимает данные полиграфа, который ни на чем вообще не основан, но не принимает вероятностные аргументы… Наверное, нашлось бы некоторое количество математиков, которые сказали бы, что выводы о фальсификациях выборов обоснованы, есть такие, кто сказал бы, что нет. Я видел и тех и других.
На мой взгляд, единственный нормальный выход, если рассматривать судебную перспективу, это своего рода аудиторский подход. Мы делаем предварительный аудит данных. Если напустить на них аудиторскую компанию и пойти в суд, который принимает такие показания, — арбитражный, видимо, — можно было бы прийти к правовым выводам. Но в существующем правовом поле все это бесполезно. А нам предлагают обращаться в суд.
— Но статистика позволяет, по меньшей мере, выделять подозрительные участки?
— Это тоже некоторая проблема. Задача локальна, а статистика — штука глобальная. Можно смотреть особо выделяющиеся, выдающиеся объекты. Но тут более эффективными оказываются другие подходы. Например, выявившиеся на этих выборах участки, к которым приписан один-единственный дом с населением 400 человек, а остальное — дополнительные списки. Они работают более адресно. Кроме того, выборы — разовое явление. Никакие выборы не бывают похожи на предыдущие.
— А в других странах?
— Бывают разные страны. Бывает Мексика, где каждые новые выборы — новый бой и новые сущности. Там вообще все очень похоже на Россию, начиная с того, что с 2006 года основную борьбу за чистоту там вели в том числе некие физики. Писали открытые письма в духе того, что Избирательная комиссия не выполняет возложенных на нее функций и не может провести выборы, результаты которых будут признаны общественностью как неоспоримые. С хорошей латинской чеканностью написали.
А есть места, где все как-то удивительно стабильно. В Польше двое последовательных президентских выборов выглядят как срисованные друг с друга, вплоть до особенностей распределения. Стран немного, а стран, где есть данные по участкам и одновременно есть сомнения в честности подсчета, — совсем раз два и обчелся. Россия, Мексика, еще Уганда, правда, там сайт ЦИКа все время умирает. Там все как у нас.
— В смысле доступности первичных данных Россия выделяется на мировом фоне?
— Да-да. Спасибо тем, кто принимал этот закон еще в 2002 году. Вот еще одна удивительная вещь: выборы — это способ получить несколько бит информации очень дорогостоящим способом. Меня удивляет, насколько мало — притом что массив данных огромный — мы получаем из них информации. И расходимся до следующего цикла. Почему этим не интересуются социологи? Разобраться в этом было бы очень интересно.
— А они не интересуются?
— Я не видел, не знаю. Встречался я на семинарах с разными людьми, но мне показалось, что они больше полагаются на свои опросы. Притом что даже скандальный экзит-полл ФОМа, который спрятали, он все-таки сошелся по стране — но по регионам расхождение было на самом деле значительное. Мне просто интересно, что лежат огромные данные, и никто ими не интересуется.
— Социологические данные могли бы уточнить ваши результаты?
— Почему у нас так хорошо работает статистика? Потому что электоральный процесс здесь — это, грубо говоря, мясорубка. Когда вбрасывают бюллетени, не смотрят, где вбрасывают. В Бирюлево, или на Арбате, или в Мордовии. Поэтому весь этот правый хвост распределения, полученный, предполагаю я, в результате вбросов, — состоит на самом деле из равномерной смеси разных регионов, городов и участков. Поэтому там совершенно не видно, где предпочитали коммунистов, а где предпочитали власть. Поэтому все так хорошо видно.
— Вбросы сглаживают социологический ландшафт.
— Да. В результате не остается социологических различий. Пока масштаб вбросов больше социологических различий, наши методы работают. Когда он становится меньше, как в этом году в Москве, начинает проглядывать социология — например, переток голосов между Путиным и Прохоровым.
— Вам когда-нибудь звонили официальные лица?
—Звонили только от [руководителя совета по правам человека при президенте РФ] Михаила Федотова. Я выступал у них даже в совете с докладом.
— Власть проявляет удивительный плюрализм, когда речь заходит об экономике, но не слишком готова обсуждать выборы.
— А по мне, это и есть плюрализм. Власть прекрасно терпит нашу деятельность и не обращает на нее никакого внимания. Ей это просто неинтересно.
— Вы не идете в суды и не выступаете на митингах, но продолжаете собирать свидетельства возможных фальсификаций. Зачем? У вас есть какое-то ценностное отношение к вашей деятельности?
— Улучшение мироздания. У Стругацких было такое гомеостатическое мироздание, которое нельзя сильно обижать. Наше правительство долго испытывало его терпение. Можно сказать, что моя деятельность — эта такая маленькая месть.