Немного сумбурно и, возможно, на эмоциях, но после 24 часов не сна, по-другому получится вряд ли.
В этом черном аду…! — до сих пор в мозгу отдается голос Ф. Скляра. Хочу сразу оговориться, что избирательный участок в больнице, тем более в НИИ Скорой Помощи, это отдельный весьма непредсказуемый экспириэнс.
Это государство внутри государства. Как и любое другое бюджетное учреждение, напрямую зависимое от «кормящей руки». Подробность о том, что рука эта — есть рука, извлекающая деньги из их же карманов, — правда давно забытая. Никому не интересная.
Так же, не готовому наблюдателю, коим была я и мой муж, не сразу станет понятен язык этого государства, его феодальные законы и лишенные логики действия.
Это община давно знакомых людей и вы лишние в этой схеме. Они не берут, идя на голосование, паспорта — это логично их все знают в лицо. Ваши замечания на счет этого воспринимаются снисходительно, и несколько человек разворачиваются обратно. Это лишь схема. Вы чужак, пришедший со списком законов в их тоталитарный рай. Вы им не нужны, но пока еще утро и на вас закрывают глаза, вдруг к вечеру вам надоест?
А потом приходят женщины. Много. Из бригад скорой помощи. Все из области и почти все без открепительных. Кончились открепительные. Женщин жалко. Они на дежурстве двенадцать часов, и не смогут проголосовать там, где живут — а живут они все далеко, далеко в Подмосковье. На них делают списки с заверением о дежурстве. Мы им верим.
Отдельная тонкость состоит в том, что на участке голосуют только врачи. Или некто с открепительными, проходящие мимо, что крайне мало вероятно внутри огромного научно-медицинского комплекса. Пациенты не голосуют на участке. Им приносят урны в палаты, однако вы неожиданно узнаете, что формально переносных урн нет. По документам они стационарные, равно как и больные. А это означает только то, что вы можете забыть о существовании каких-то там реестров и списков.
Но вам ведь улыбаются врачи, представители интеллигентной профессии, профессора и доктора наук. Вы должны им верить, не может такой человек взять переносную урну и бюллетени и мухлевать с ней в реанимации — нах-нах такие мысли!
А наблюдателей только двое. Есть еще представитель прессы от «Яблока» и прекрасная денщика член комиссии от КПРФ. А переносных урн шесть. Ах, забыла — еще есть бл*дина от Путина. Правда вряд ли он подозревает, что он кандидат от «Справедливой России», но она точно так думает, а еще она думает что она Смотритель. Занятно.
Час тридцать три, избирательная комиссия понемногу начинает пьянеть, председатель разве должен замечать это? Ну, кто сказал, что в комнате для кофе и чаепития не может быть открытых бутылок вина. И почему должны выглядеть странно талоны на обед в ресторан, раздаваемые председателем в неограниченном количестве.
А вы не хотите пойти отобедать? — Нет, спасибо у нас все с собой!
Она старается быть милой, эта женщина-председатель, но получается это скверно, мы её вне сомнения бесим, и она предпочитает уйти. В прочем мы не можем быть опасны, не отлучаясь с основного места, а ходить за всеми переносными урнами некому.
Потом следуют несколько долгих и расслабленно нудных часов. Когда поток пожелавших изъявить гражданскую волю слабеет. А доктора наук начинают травить байки, и вы уже настолько вымотаны, что позволяете себе проникнуться к ним симпатией. Вы же еще не в курсе, во что превратиться весь этот клуб по интересам в 20.01.
Это случилось одновременно, сразу, внезапно и заняло все пространство — они вошли, ведь они входили домой, это мы были на чужой территории.
Доктора наук, профессора и академики они были бессовестно пьяны и жаждали правды, кто мы и что здесь забыли. На их территории. С их законами и порядками. И мой вежливый голос и вопросительная улыбка перешли и жесткий цинизм.
Я больше не видела людей, представителей интеллигентной профессии, я видела пьяный и агрессивный сброд. Этот сброд, под предводительством женщины, именовавшейся председателем, крушил урны и вываливал на столы и пол их содержимое, просьбы соблюдать протокол тонули в общеалкогольном гомоне. Так грамотно спровоцированным председателем. Я никогда раньше не имела возможности видеть такие скоростные темпы подсчета бумаг, им мог бы позавидовать автомат по счету купюр.
Вокруг меня еле держась на ногах курсировал… ну бог с ним — врач, хотя конечно этого профессионального определения он не был в тот момент достоин, и декламировал, «Деочка, деочка, че ты грустная-то такая ща мы тя на ютуп выложем! Ты знаешь чё такое ютуп?»
Дальше конечно все было стремительнее, и отказы принимать жалобы и отказы выдавать протоколы и еще много чего лестного в мой адрес в частности. А я смотрела на этих взрослых, образованных, как я предполагаю, людей и мне было их непреодолимо жалко.
Ведь это им уходить на пенсию в этой стране, жить в ней свои последние жалкие годы — других здесь не предусмотрено, если что. Ведь это им перед самими собой искать оправдания, которого не найти, так как нет оправдания деградации.
И еще более нет оправдания пособничеству оной.
А потом, это было что-то из серии плохо экранизированных Стругацких: мы вышли на Театральной и… попали в самое месиво этой ху*ни, которая зовется электоратом. Потому что только безмозглый электорат может маршировать по центральной улице города, подгоняемый колоннами ментов, заливаясь пивом до рвоты, шагая по мусору под, чьи-то истошные песни!
Только электорат может танцевать на руинах своей страны, искренне полагая при этом, что он избрал мессию.
Я могу пережить их на Тверской, но не в моих Сретенских переулках!
Бл*дь… Бл*дь… Бл*дь… Бл*дь…
Это какой-то всеобъемлющий тотальный Пи-и-и-и-и*дец!
Эта страна потонет в агонии собственных предрассудков!!
Ну а х*ли? — Путин их президент.
Марина Звидрина — гражданин наблюдатель.