Характеристика «левый» для партии, депутата или серии мер возникла не просто так. У нее есть целая история, а ее смысл постоянно претерпевает изменения в результате политической борьбы.
Что вообще значит быть «левым»? Вопрос может показаться наивным, ведь этот ярлык уже стал неотъемлемой характеристикой политических организаций («левые в парламенте», «левый мэр») и личностных ценностей («левый интеллектуал», «левый народ»). Тем не менее, подразделение на левых и правых не является чем-то естественным, незыблемым и даже необходимым.
В XVIII в веке во Франции наблюдался раскол между обладавшей властью поместной аристократией и торговой буржуазией, которая была вынуждена довольствоваться ролью кредитора. Приобретенное ей после Великой французской революции монопольное право голоса в XIX веке настроило против нее республиканцев, которые расширили избирательное право. Личному влиянию и власти этих видных представителей общества новички противопоставили коллективную форму организации, партию. На сопровождавшую процесс голосования раздачу денег, еды и напитков они ответили идеологией и разработкой политических программ. Мало по малу этим правилам стали следовать все.
Тем не менее, всего этого не достаточно, чтобы установить «личность» левых: история богата перестановками на политической шахматной доске. После прихода к власти республиканцы, которых окрестили «оппортунистами», попали под огонь «непримиримых» и радикалов. Позднее уже радикалам пришлось испытать на себе критику социалистов, после того как министр внутренних дел Жорж Клемансо (Georges Clemenceau) отдал распоряжение о подавлении забастовок в 1906 году. «Вчерашний критик, поставленный перед ничтожеством своего пониманию будущего, неизбежно поддается плохим настроениям, которые приводят к массовому использованию военных и полицейских сил», — сказал он нем Жан Жорес (Jean Jaurès) в 1906 году. Французская секция Рабочего интернационала в свою очередь испытала на себе нападки коммунистов, которые в итоге привели к ее распаду на съезде в 1920 году. Борьба за определение понятия левых сил постоянно вносит изменения в ценности, которые они представляют: так, например, дело Дрейфуса немедленно лишило националистов и антисемитов права назваться левыми, хотя некоторые из них входили в Социалистический союз во французском парламенте.
Другими словами, когда мы говорим «левая партия», то имеем в виду скорее ее относительное положение в политической игре, а не жесткую характеристику? Общая черта собравшихся под этим флагом объединений заключается в том, что все они появились в период промышленной революции и «парламентаризации» режимов. Подъем промышленности заставил по-новому взглянуть на вопрос распределения доходов от производства (добавленная стоимость), то есть на отношения между трудом и капиталом. В тот момент левые решительно встали на сторону трудящихся (в первую очередь рабочих), откуда следуют и названия партий: Лейбористская партия в Великобритании (и колониях), Испанская социалистическая рабочая партия, Социалистическая рабочая партия Германии, Партия итальянских трудящихся и т.д.
Поставленные ими задачи идут в одном направлении, хотя и несут в себе определенные отличия в зависимости от национальных условий (в частности от накала антиклерикальной борьбы). Так, в принятом в январе 1905 года «уставе» говорится, что Французская секция Рабочего интернационала — это «партия, которая стремится к социализации средств производства и торговли, то есть к трансформации капиталистического общества в коллективистское или коммунистическое, и использует в качеств инструмента экономическую и политическую организацию пролетариата». Британская Лейбористская партия изначально была представительным комитетом трудящихся, который должен был передавать требования профсоюзов в парламент.
Стратегия по отношению к действующим политическим институтам также разнится. По мнению наиболее революционно настроенных движений, парламентские режимы представляют интересы собственников и поэтому должны быть уничтожены. Как считают другие, они могут помочь в решении общественных проблем. Приход во власть левых партий еще больше обострил эту напряженность. Сформированные в революционной России правительства сломали режим собственности и уничтожили связь между заработком и видом деятельности. Они создали стоящую вне рыночных правил экономику, в которой главным было равенство. В других странах мы видели реформаторские эксперименты, которые были направлены на снятие противоречий между трудом и капиталом с помощью чуть более справедливого распределения богатств. Именно по такому пути пошло большинство социал-демократов. В результате органичного или конъюнктурного давления рабочих, профсоюзных и общественных движений они расширили меры социальной защиты трудящихся (пенсии, больничные, оплачиваемые отпуска) и провели перераспределительные налоговые реформы.
Вопрос режимов собственности практически исчез из программ и проектов
Сегодня, когда все показатели говорят о «необычно высокой» доле доходов по отношению к зарплатам трудящихся в большей части развитых экономик, удивительно видеть, что вопросу распределения богатств уделяется столь мало внимания в заявлениях и проектах левых сил, и что проблема режимов собственности практически не поднимается.
Распад коммунистического блока практически свел на нет саму идею существования другого пути помимо рыночной экономики. Преобразования в капитализме (финансизация, интернационализация) и сфере наемного труда также осложнили ситуацию.
Как бы то ни было, переход политической деятельности на профессиональную основу тоже сыграл свою роль. Изначально она, как ни парадоксально, была необходимым условием демократизации. Видным представителям общества было просто посвятить себя политике, потому что уровень их доходов позволял не беспокоиться о завтрашнем дне. В то же время новичкам нужно было искать для этого деньги. Мало по малу цель перемешалась со средствами. Партиям нужны депутаты, чтобы работать, тогда как депутатам нужны партии, чтобы продолжать заниматься политикой. Уже на ранних этапах к этому механизму добавилась система общественного отбора. В отсутствии энергичной политики по продвижению кадров (подобно тому, что существовал на протяжении десятилетий во французской компартии) наименее обеспеченные слои населения почти не имеют доступа к высшим постам: лишь 7% депутатов в Национальном собрании сегодня принадлежат к группам рабочих, чиновников и обслуживающего персонала, на которые приходится 60% экономически активного населения Франции…
Таким образом, в политике существуют барьеры для всех тех, кто не избрал ее своей основной профессией. От активистов теперь требуют лишь собираться на разного рода предвыборных мероприятиях. Что касается избирателей, они наблюдают за политическими играми, которые кажутся им все более запутанными и абстрактными. Так, например, во время недавних праймериз в соцпартии нужно было обладать немалым багажом знаний, чтобы понять решение Арно Монтебурга (Arnaud Montebourg) встать на сторону Франсуа Олланда (François Hollande), с которым у того были разногласия практически по всем пунктам программы. В то же время во многом согласный с Ментебургом Бенуа Амон (Benoît Hamon) в итоге поддержал Мартин Обри (Martine Aubry), с которой у него не было практически ничего общего… Возможно, что потеря избирателями интереса к предвыборной кампании не в последнюю очередь объясняется именно этим.
Изучая немецких социал-демократов в начале ХХ века, социолог Роберт Михельс (Robert Michels) уже тогда пришел к выводу, что победа левых партий в большей степени приводит к власти политической олигархии, которая руководит страной в зависимости от собственных интересов, нежели власти избравшего их народа. Тем не менее, он немного подсластил этот довольно-таки горький вывод: «Против предателей постоянно поднимаются новые обвинители, которые после эпохи славных сражений и бесчестной власти смешиваются со старым руководящим классом, уступая место новым оппозиционерам, которые в свою очередь идут на них в атаку во имя демократии».