https://www.funkybird.ru/policymaker

Еще один взгляд на катынскую проблему

В последнее время мы все чаще обращаемся к проблеме интернированных после вступления 17 сентября 1939 года частей Красной Армии на территорию Польши. Что же конкретно известно об интернированных в 1939 году польских военнослужащих по советским и польским материалам? Общее число не определено. Представление о путях, методах формирования лагерей весьма приблизительно. О судьбах офицеров известно только по катынским могилам Козельского лагеря (г. Козельск и Оптина Пустынь находились тогда в Смоленской области; ныне – Калужская).

Они дают возможность говорить о приблизительном числе погребенных. Но может ли там быть 10–12 тысяч трупов, как объявили гитлеровцы в 1943 году, не определено. Известно, что все погребенные в Катыни были расстреляны. На данный момент основой определения срока их гибели являются время прекращения переписки с родственниками, данные эксгумации 1943 года, вещественные доказательства, найденные в 1943 году на трупах, но в 1945 году уничтоженные гитлеровцами.

В Войске Польском в мае 1939 года было 18,5 тысячи офицеров, в корпусе охраны границ – 846, в резерве – 60 тысяч, в отставке – 12 тысяч. В результате разгрома почти миллионной польской армии в сентябре–октябре 1939 года гитлеровские войска взяли в плен более 18 тысяч офицеров и 400 тысяч солдат. Часть польской армии смогла уйти в Румынию, Венгрию, Литву, Латвию.

Другая часть польских войск сдала оружие Красной Армии. В сентябре 1940 года в газете «Красная звезда» были опубликованы частичные данные об их численности – 181 тысяча солдат, примерно 10 тысяч офицеров.

Выяснить общее число интернированных трудно. В документах есть свидетельства самих интернированных о том, что многие сразу же были отпущены по домам. В лагеря было заключено 130242 военнослужащих, включая переданных в 1940 году из Прибалтики.

Судьбы как отдельных лиц, так и целых категорий интернированных, сроки пребывания в лагерях не были определены сразу и не во многом зависели от советской стороны. Исходя из зафиксированного в международных конвенциях о военнопленных и интернированных права использовать рядовых и унтер-офицеров на работах, Экономсовет СНК СССР (председатель А.И.Микоян) принял решение направить на строительство шоссе Новгород–Волынский–Львов 14 тысяч человек и на рудники и шахты Криворожского и Донецкого бассейнов 10,3 тысячи человек (Криворожский, Елено-Каракубский, Запорожский и другие лагеря).

На основе соглашения между Наркомчерметом и НКВД для жителей Западной Украины и Западной Белоруссии предусматривалась возможность перевода интернированных в вольнонаемные рабочие по договору. Часть интернированных отказалась работать. Тогда их стали «стимулировать» различиями в нормах питания. Оплата труда определялась нормой выработки.

Сведения о выполнении норм крайне противоречивые. Более близки к истине сообщения о том, что только 10–15 процентов работавших выполняли и перевыполняли нормы. Это были белорусы и украинцы, «желавшие закрепиться за данным предприятием».

В октябре 1939 года проходили переговоры между заместителем наркома иностранных дел В.П.Потемкиным и германским послом в Москве фон Шуленбургом об обмене населением, интернированными и военнопленными, поэтому органы НКВД постоянно различали среди интернированных три группы. К первой принадлежали лица, проживающие на территориях, отошедших к СССР, во второй – проживавшие на землях, отошедших к Германии; к третьей – на территориях, отошедших к Литве.

В распоряжении Берии от 3 октября 1939 года говорилось о роспуске по домам всех солдат, жителей Западной Украины и Западной Белоруссии. «Некоторые категории солдат из этнической Польши надлежало сконцентрировать в Козельском и Путивльском лагерях впредь до особого распоряжения».

В середине октября 1939 года правительство СССР решило произвести обмен с Германией военнопленными и интернированными. Были установлены пункты передачи: один в Белоруссии и два на Украине.

Германия принимала военнопленных, «если они жили в немецкой сфере влияния». Всего на территорию этнической Польши было репатриировано 42492 человека, «изъявивших желание выехать», как сказано в советской сводке 1941 года. Ибо когда началась отправка интернированных к месту жительства, многие отказались ехать под власть немецко-фашистских оккупантов.

19 ноября 1939 года последовало указание Берии о сосредоточении оставленных (или не принятых Германией?) офицеров в Старобельском, Осташковском и Козельском лагерях.

В Старобельске Ворошиловградской области в бывшем монастыре и ряде зданий в городе, где проживали полковники и генералы, на 14 октября 1939 года было 7045 человек, 4813 рядовых, 2232 офицера (когда лагерь стал офицерским, число офицеров увеличилось до 3974 человек). Помещенные в этот лагерь активно и организованно требовали от советских властей выполнение международных конвенций о военнопленных и интернированных и т.д. Однако органы НКВД «раскрыли» там тайную антисоветско-националистическую организацию.

Осташковский лагерь, расположенный на одном из островов озера Селигер (остров Столбный, бывший монастырь Нилова Пустынь), функционировал с 28 сентября 1939 года. На 10 октября 1939 года в Ниловой Пустыни было 184 офицера, 92 помещика, 6938 рядовых из «советских воеводств» и 1913 – из этнической Польши. Затем в Осташкове собрали исключительно чинов полиции, жандармерии, корпуса пограничной охраны, осадников и т.д. На 1 декабря 1939 года в лагере насчитывалось 5963 человека, происходивших из этнической Польши – 3848, из западных областей СССР и Литвы соответственно 1919 и 196.

Документы дают возможность проследить три различных этапа в истории расположенного в пяти километрах от города Козельска и в двухстах километрах от Смоленска Козельского лагеря. До 1 ноября 1939 года Козельск-1 был смешанным пересылочным лагерем на 8843 человека. Примерно 6,2 тысячи человек содержались в основном лагере, 2,5 тысячи – в филиале, расположенном в Оптиной Пустыни.

После отправки солдатских эшелонов на Запад в лагерь начали привозить офицеров. 1 ноября пришел эшелон в две тысячи человек. 3 ноября – полторы тысячи. Лагерь стал чисто офицерским. В Козельске-2 на начало 1940 года находилось 4727 человек. В связи с тем, что лагеря были перегружены, родилось очередное предложение руководства НКВД о «дальнейшей разгрузке лагерей». Для этого 20 февраля 1940 года Берия утвердил следующие мероприятия. Во-первых, отпустить всех лиц старше 60 лет, всех больных, инвалидов, всех офицеров запаса из советских областей – в мирной жизни агрономов, врачей, учителей, инженеров и техников (всего 700–800 человек). Во-вторых, оформить дела примерно на 400 человек для рассмотрения на Особом совещании, которое провести в НКВД УССР и БССР.

Опубликованные в 1989 году в книге польского историка Ч.Мадайчика немецкие документы свидетельствуют, что в начале 1940 года между СССР и Германией шли переговоры о дальнейшем обмене военнопленными. В марте 1940 года по этому вопросу состоялась встреча представителей НКВД и гестапо, проходившая в Кракове и в Закопане.

Недоступность документов, касающихся советско-германских переговоров относительно польских проблем не дает возможности осветить рассматриваемые проблемы в этом плане. Тем не менее к какому-то соглашению стороны пришли. С середины апреля 1940 года возобновилось переселение беженцев и немцев.

Мы не знаем даты совещания в Кракове, поэтому не можем сопоставить последовательность событий, происходивших в Советском Союзе и в лагерях интернированных. По документам, а вернее, по последовательности событий, можно судить, что в марте «в верхах» СССР решался вопрос о дальнейшем существовании лагерей.

В 1940 году двинулись офицерские лагеря. Из Козельска первый эшелон вышел 3 апреля, второй – 6 апреля, из Старобельска первый – 5 апреля 1940 года.

Сейчас стало известно, что санкцию на уничтожение тысяч ни в чем не повинных людей дало в 1940 году Политбюро ЦК ВКП(б), а непосредственно приговор был вынесен Особым совещанием НКВД СССР.

Следствие, проведенное в 1990–1992 годах следственной группой Главной военной прокуратуры, выявило, что не только во рвах Катыни покоятся офицеры польской армии. Впрочем, офицеры – понятие слишком общее, не дающее полного представления о том, кто был предназначен к ликвидации. Две трети интернированных составляли офицеры запаса: инженеры, учителя, адвокаты, врачи, преподаватели вузов, лицеисты, студенты, священники (капелланы).

Генерал Владислав Андерс писал: «Москва осуществляла план обезглавливания общества». Если учесть, что в это же время из Польши (куда входила и территория Западной Беларуси) депортировались семьи обреченных на смерть, сомнений не остается: уничтожался цвет интеллигенции. Причем в Катыни погребены лишь те офицеры, которые находились в Козельском лагере. Где завершился крестный путь их товарищей из лагерей в Старобельске и Осташкове, не было известно до недавнего времени. Сегодня установлены и места их казни, и места их погребения – лесопарковая зона в Харькове и поселок Медное в Тверской области.

Раскопки в Медном окончательно подтвердили: выводы комиссии Бурденко – ложь. «Окончательно» потому, что сомнения в достоверности представленных ею материалов возникли еще на Нюрнбергском процессе, катынское дело не было включено в приговор. И это очень показательно – советская сторона решение не опротестовала.

Как известно, в заключении комиссии утверждалось, что «находящиеся в трех лагерях западнее Смоленска», были уничтожены в Катыни немцами после оккупации Смоленска, в сентябре–декабре 1941 года. Но Медное, как и сам Осташковский лагерь, не было ни дня под оккупацией. Сегодня доподлинно известно, что офицерский корпус польской армии был расстрелян НКВД в трех местах практически одновременно в апреле–мае 1940 года.

О том, как это было свидетельствуют протоколы допросов Петра Сопруненко, генерал-майора в отставке, с 1939 по 1944 год возглавлявшего Управление НКВД по делам военнопленных, и Дмитрия Токарева – бывшего начальника Управления НКВД по Калининской области (именно здесь размещался самый крупный Осташковский лагерь. – И.К.).

Показаний двух высоких функционеров НКВД позволяют представить, как готовилось убийство и как убивали.

В марте 1940 года на совещание к Кобулову, заместителю Берии, вызвали начальников управлений НКВД по Калининской, Харьковской и Смоленской областям, их заместителей и комендантов. «А коменданты, чтобы вы знали, проводили в исполнение приговоры», – уточнял Токарев. Совещание носило инструктивный характер. «Кобулов нам объяснял, – свидетельствовал Токарев, – что есть указание (он на, правда, не назвал, какая это инстанция) о расстреле представителей карательных органов Польской Республики, которые были захвачены в плен при вхождении наших войск на территорию Польши и восточные ее области».

Получив задание, Токарев прибыл к месту службы в Калинин, куда вскоре прибыла группа высших офицеров НКВД из Москвы – майор госбезопасности Синегубов, начальник Главного управления конвойных войск комбриг Кривенко, комендант НКВД Блохин. Московские гости поселились в салоне-вагоне на станции и стали готовить «операцию по разгрузке лагеря».

Офицеров польской армии предстояло перевезти из Осташковского лагеря в здание НКВД, в подвале которого находилась внутренняя тюрьма. Она и была избрана местом казни 6 тысяч человек. Следствие выявило, что применительно ко всем трем лагерям действовала одна схема, была разработана единая технология уничтожения пленных. Маршрут смерти начинался в лагере, оттуда пленных вывозили эшелонами, проходил через внутреннюю тюрьму НКВД (сюда их доставляли со станции машинами) и заканчивался во рву, отрытом экскаваторами или вручную, в недалеко отстоящем лесу (чтобы за ночь машина могла сделать побольше ходок. – И.К.).

Перед тем как расстреливать, узников заводили в красный уголок (ленинскую комнату). Здесь сверяли данные, чтобы не случилось ошибки. Когда удостоверялись, что это тот человек, который должен быть расстрелян, надевали на него наручники и вели в подвал.

Приговор в исполнение приводили около 30 человек, вся комендантская команда, надзиратели, шоферы, сам Блохин. Технология была им и отработана, Блохин, Синегубов и Кривенко привезли с собой целый чемодан «вальтеров». Наши «ТТ» не выдерживали нагрузки и быстро изнашивались от стрельбы.

В первый день расстрелов Блохин зашел в кабинет к Токареву и сказал: «Ну, пойдем». «Мы пошли в подвал, и я увидел весь этот ужас. Блохин надел спецобмундирование – кожаную коричневую кепку, кожаный коричневый фартук, кожаные коричневого цвета перчатки выше локтей. Я увидел палача».

У камеры смертников был второй выход, во двор. Через него вытаскивали трупы, погружали в машины и вывозили. Машин было 5–6, грузовых, открытых, но с брезентом, которым после загрузки закрывали трупы. По завершении «работы» Блохин отдал водителям указание брезенты сжечь. Кровь с кузовов каждый день смывали.

Хоронили пленных, сваливая всех в одну кучу. Закапывали экскаватором «Комсомолец». «Настоящая индустрия», – бесстрастно замечал Токарев. Расстрелы начались, когда ночи были уже короткие. В первый раз расстреляли 300 человек. Заканчивать «работу» пришлось на восходе солнца. Торопились, но не успевали. И тогда Блохин распорядился, чтобы больше 250 человек не привозили.

После каждого расстрела Блохин выдавал «исполнителям» приговора спиртные напитки, он закупал их ящиками, в том числе и за деньги, изъятые у приговоренных к расстрелу. «Когда это грязное дело закончили, москвичи устроили в своем салоне банкет, настойчиво приглашали меня, но я не пошел» (Токарев).

Завершение дела отметили и в Москве, правда, с некоторым опозданием. 26 октября 1940 года появился секретный приказ за подписью Берия о награждении работников НКВД за успешное выполнение специального задания месячным окладом. В списке значилось 143 фамилии. Офицеры госбезопасности, надзиратели, вахтеры, шоферы.

Награда заслуженна. «Мы не управлялись работать, спали всего по три часа», – свидетельствовал в своих показаниях Митрофан Сыромятников, старший по корпусу харьковской внутренней тюрьмы НКВД. Ему можно верить: он и другие его «коллеги» копали могилы, грузили трупы на машины, заматывали шинелями головы убитых, чтобы не кровоточили…

В лесных угодьях, принадлежащих харьковскому НКВД выкапывались большие ямы – с тем расчетом, чтобы в них могли въехать задним ходом крытые грузовики. Маршрут конвоирам был знаком: из центра города – по Белгородскому шоссе, затем поворот на грунтовку, издавна именуемую «черной дорогой». Не один год сюда свозили трупы расстрелянных в подвалах харьковского НКВД.

Однако если до сих пор дневной «нагрузкой» было до десятка трупов, то на исходе 1939 года стали привозить едва ли не полные кузова. Назад грузовики шли порожняком. Слова из показаний, как, впрочем, и документы, следовало проверить, ведь архивы были частично уничтожены, записи могли быть частично искажены.

Проведенная эксгумация подтверждает приведенные факты. Для ее проведения вырыли десятки ям на площади в несколько гектаров. В некоторых оказались только кости и обувь – сапоги и калоши с маркировкой «Красного треугольника». Это – наши. Видимо, перед расстрелом людей заставляли раздеваться донага. Уничтожение соотечественников велось продуманно – дабы не оставалось следов. Но вот ведь и калоши превратились в вещественные доказательства…

Польских офицеров же, по всей видимости, спешили убивать быстрее – только этим можно объяснить то, что офицеров не подвергали унизительной процедуре раздевания… Из ям были извлечены золотые вещи с символикой, характерной для католиков. Были обнаружены, в частности, личные медальоны и чудом сохранившиеся персональные документы. Благодаря этому удалось сразу же узнать имена семерых погибших. Их сравнили со списками поляков из архивов НКВД. Да, эти офицеры значатся в них. Таким образом, подтверждено, что в лесу под Харьковом те самые, объявленные «пропавшими», командиры польской армии.

Извлечено множество простреленных черепов. Со следами пуль и кости ног. Криминалисты объясняют это так. После зачтения приговора многие из тех, кого привозили живыми, пытались бежать. Их косили из пулемета по ногам, а затем уже добивали из наганов.

Найдены гильзы оружия казни – оно находилось на вооружении НКВД. Достаточно точно можно судить и о времени расстрелов – вторая декада декабря 1939 года, на это указывают обнаруженные обрывки газет с датами. Какие свидетельства преступления будут обнаружены в других захоронениях? Что ныне там, в конце пути польских пленников?

В Козьих Горах в катынском лесу размещались дачи Смоленского УНКВД. Окрестности Медного – территория дачного поселка работников органов госбезопасности Тверской области. 6-й квартал лесопарковой зоны в Харькове выбран для пансионата ФСБ РФ. Расчет у «строителей» был чисто практический – принадлежность к ведомству НКВД–МГБ–КГБ наглухо перекрывало вход в эти места всем посторонним.

Тайна содеянного, казалось, была гарантирована. И хранилась бы века, останься они у власти. Молчат и доныне некоторые свидетели, проходящие по польскому делу, ссылаясь на данную полвека назад подписку о неразглашении, а нынешние работники госбезопасности, естественно, опекают их от постороннего взгляда.

Может быть, как-либо раскрыть причины катынской трагедии позволит анализ внутренней и международной обстановки апреля–мая 1940 года? В СССР это было время второй волны депортаций из западноукраинских и западнобелорусских земель, время наиболее жестких высказываний против польских политических партий и их представителей и против иной «нечисти». Но была ли ликвидация офицерских лагерей непосредственно связана с депортациями?

В апреле 1940 года войска гитлеровской Германии начали наступление на Западе. «Странная война» кончилась. С 9 апреля до 20 июня 1940 года пали Дания, Норвегия, Бельгия, Франция. Хотели ли органы НКВД СССР использовать события в Европе для прикрытия своих преступных акций? Или чекисты освобождали территорию будущих военных действий от «контрреволюционных элементов»?

Остается не выявленной прямая связь между ликвидацией лагерей и проблемой депортации, комплексом проблем советско-германских отношений. Ответ на эти и другие вопросы, возможно, позволит дать работа польской комиссии (если ей, естественно, будет дано право на проведение эксгумации захоронений).