Мария Алехина тоже создала творческий и политический манифест, объяснив художественный язык панк-группы и выразив мнение, что утверждение о сорока секундах их пребывания в храме, потрясших вековые устои, как о том говорится в обвинительном заключении, есть умаление именно стороной обвинения величия и значимости православия.
Замечу, что у Достоевского есть удивительно подходящий эпизод в «Братьях Карамазовых», когда известный шут и циник Федор Павлович Карамазов начинает обвинять Миусова в том, что тот потряс его веру, рассказав о святом, который нес свою отрубленную голову и «любезно ее лобызаше». «Мы тогда обедали», — оправдывается обалдевший Миусов. «Вы обедали, а я веру-то и потерял», — радостно напирает на него Федор Павлович… В славной компании оказались наши оскорбленные и потрясенные и есть с чем сравнить крепость их веры…
А еще замечу, что перед нами совсем новое поколение, желающее разговаривать со всеми, к кому у него возникают вопросы, и совсем не берущее в расчет соображений, столь значимых для более старших их соотечественников, типа: кто я такой, чтобы патриарху вопросы задавать? Я думаю, что это их вопрошание в неведении столь абсолютной для старших иерархии и стало чуть ли не основной причиной дикого бешенства, которое их поступок вызывает. «Я никто, но и они никто — как они смеют… я же вот не смею».
В отношении к обвинительному заключению Марии Алехиной сказано:
«С предъявленным обвинением я не согласна. В обвинительном заключении говорится, что я совершила хулиганство по мотивам религиозной ненависти и вражды и ненависти в отношении православных верующих. Мне коренным образом непонятно это утверждение. Целью нашего выступления было привлечение внимания российского духовенства, настоятеля Храма Христа Спасителя, патриарха Кирилла. Мы, как представители своего поколения, в недоумении от его действия и призывов. Мы хотели и хотим диалога. Мы знаем, что никаким другим образом невозможно попасть к представителю церковной власти ввиду наличия охраны, которая по иронии судьбы выступает пострадавшими от наших действий. Целью привлечения внимания было вопрошание к о. Кириллу на его неоднократные личные высказывания о том, что православные должны голосовать на выборах за Путина. Я — православная, но придерживаюсь других политических взглядов, и вопрос мой состоит в том, как же мне быть. У меня как у представителя поколения имеются и другие вопросы, связанные с отношениями церкви и государства, на которые я искренне желаю получить ответы от о. Кирилла, рассчитывая на его мудрость. Я думала, что церковь любит своих детей, а оказывается, что и здесь существует разделение: церковь любит только тех детей, которые верят в Путина. Я никогда не думала, что русская православная церковь должна призывать к вере в какого бы то ни было президента, а роль ее в том, чтобы призывать к Богу.
Мне важно понять, растет ли церковь вместе с обществом или остается консервативной институцией. Решая для себя этот вопрос, я никак не могла предположить неоинквизиторской, репрессивной реакции. Поэтому слова обвинения о преступном умысле наших действий считаю необоснованными. Такого умысла у нас не было. По записям репетиции видно, что мы рассчитывали на полторы минуты выступления из которых провели сорок секунд.
Говорить о том, что сорок секунд выступления пошатнули многовековые устои — абсурдно.
Далее обвинение утверждает, что мы намеренно приобрели одежду для этого выступления. Это прямо опровергается материалами дела. Колготки и платья являются частью образа Pussy Riot, а балаклавы, названные в обвинении масками, существуют вовсе не для того, чтобы затруднить нашу идентификацию, а являются концептуальным элементом. Pussy Riot не хочет акцентировать внимания на внешности девушек, но создает персонажей, выражающих идеи.
День нашего выступления также был выбран не случайно. Это масленица, в традициях которой наряжаться и танцевать. Мы не пришли в храм во время службы и во время церковного празднования, что говорит об учитывании нами особенностей церковного календаря.
Обвинение утверждает, что мы нарушили порядок по мотивам религиозной ненависти и вражды, ненависти к православным. Я считаю это вымыслом, и о наших целях и мотивах сказала выше. Я никак и никоим образом не могла предположить масштабов резонанса, существующего на сегодняшний день. Не я организовала передачи на федеральном телевидении, где наша группа была названа группой кощунниц и провокаторов. Мне до сих пор непонятно, с какой целью это происходило и происходит сейчас. Более того, я считаю, что это организаторы таких передач умаляют традиции православия, утверждая, что три девушки могли что-то сделать с духовной основой государства, тем более — с Богом, при том что я и мои подруги делали неоднократные заявления в попытке примирить как осуждающих нас людей, так и наших защитников. Если верующие люди оскорблены тем, что мы вошли в ограду и забрались на амвон, имея его в виду как сцену, то за это я прошу прощения. Мы сделали это по незнанию внутрицерковных правил.
Если же требовалось на полгода посадить нас в тюрьму для детального объяснения этих правил, то я с уверенностью могу сказать, что мы их поняли и усвоили.
Все вышесказанное есть идеологический вопрос к предъявленному мне обвинению, саму постановку которого я считаю нелепостью в силу моего проживания в светском государстве, гражданкой которого я являюсь. Все мои поступки и проступки, полагаю, должны лежать в юридической, правовой плоскости. Наше выступление считаю административным правонарушением. Ввиду влияния административных, политических или духовных элит квалификация нашего действия перешла в уголовную плоскость. Прошу независимый суд провести независимое судебное расследование и установить истину.
Еще раз утверждаю, что никакой религиозной ненависти к православию у меня не было никогда и нет».