К социально-политическому насилию на Северном Кавказе российское общество за последние два десятилетия успело привыкнуть. Как бы ни прискорбно было это констатировать, но сегодня любое новое сообщение о терактах и диверсиях из Дагестана, Ингушетии и Чечни уже воспринимается массовым сознанием, как некая неотъемлемая региональная особенность.
На этом информационном фоне трагедия, случившаяся в Казани 19 июля, вызвала повышенное внимание. За одно утро было совершено покушение на муфтия Татарстана Илдуса Файзова и убийство известного общественного деятеля и исламского богослова Валиуллы Якупова. В 2008-2011 гг. Якупов был заместителем председателя Духовного управления мусульман Татарстана по работе с государственными структурами. За долгие годы своей многогранной деятельности он заработал репутацию одного из ведущих исламоведов в Поволжье, а также жесткого и последовательного оппонента салафитского ислама (в СМИ его называют «ваххабизмом»). По мнению руководителя его кандидатской диссертации, известного историка и политолога Рафика Мухаметшина, административное «понижение» Якупова в 2011 году (тогда он покинул пост заместителя председателя Духовного управления мусульман и перешел на работу начальником отдела образования) как раз и было связано с его непримиримостью в отношении салафитов.
Естественно, после казанских терактов тема внутриисламского противоборства значительно актуализировалась. Некоторое эксперты обратили внимание на то, что раскрутка маховика религиозно-политического насилия в самой крупной северокавказской республике — Дагестане — началась со знакового убийства муфтия Сайидмухаммада-Хаджи Абубакарова 21 августа 1998 года (его машина была взорвана у Центральной мечети в Махачкале). Дагестанский муфтий также был жестким (иногда даже с сильными эмоциональными перехлестами) оппонентом сторонников салафитского ислама.
В этой связи возникает закономерный вопрос: насколько вероятно повторение северокавказского сценария в Поволжье? Вопрос совсем не праздный, если учесть, что территория Приволжского федерального округа (ПФО) составляет порядка 6 % всей российской территории, а общая численность населения превышает 30 миллионов человек или 21,3 % от общероссийского показателя (что на порядок выше, чем в республиках российского Кавказа). Добавим к этому, что доля промышленного производства ПФО в экономике России составляет около 24 %, а по объему инвестиций округ имеет 15,3 % от общероссийского уровня. В Поволжье проживает около 40 % всех российских мусульман. В семи субъектах РФ мусульмане составляют большинство. И два из них находятся на территории Приволжского федерального округа (Башкортостан, где их доля составляет 54,5 %, и Татарстан — 54 %). В этом ряду следовало бы отметить и регионы с высоким процентом мусульманского населения. Это Оренбургская область — 16,7 % (притом, что применительно к этому субъекту РФ нельзя забывать и о значительном притоке мигрантов, чье количество трудно оценить со стопроцентной точностью), и Ульяновская область — 13 %.
При обсуждении любых сценариев речь, конечно же, не может идти об автоматическом переносе проблем одного российского региона на другой. История Поволжья и Северного Кавказа в составе России сильно отличаются друг от друга. Оба региона имеют различный этнический состав и непохожие традиции исповедания ислама, его взаимоотношений с другими религиями, в первую очередь, с православным христианством. И, тем не менее, Поволжье, как и Северный Кавказ, с началом «перестройки» и в особенности после распада СССР оказалось втянутым в процесс «исламского возрождения».
После казанской трагедии во многих СМИ можно было встретить утверждения о том, что теракты в столице Татарстана оказались шокирующей неожиданностью. И в самом деле, долгие годы в экспертном и журналистском сообществе два «исламских возрождения» — в Поволжье и на Северном Кавказе — противопоставлялись друг другу. Неизменно «мирный» характер первого противопоставлялся «воинственности» второго. В этом плане показательным выглядит одно из многочисленных высказываний на эту тему первого президента Татарстана Минтимера Шаймиева: «Хотим или не хотим, конфронтация между исламом и христианством сегодня в мире есть. Но у нас другой опыт». В этом же контексте можно вспомнить и призывы председателя Центрального духовного управления мусульман России Талгата Таджуддина (уроженца Казани и этнического татарина) к своим единоверцам праздновать Рождество Христово (символизирующее рождение пророка Исы, упоминаемого в Коране). Равно как и многолетнюю деятельность политического советника первого президента Татарстана Рафаэля Хакимова по продвижению «евроислама», как направления, отвечающего запросам современного общества. В самом деле, на территории ПФО не было ничего такого, что могло быть сопоставимо с созданием де-факто независимого Чеченского государства (1991-1994 и 1996-1999 годы).
Однако первые тревожные звонки прозвенели здесь отнюдь не в 2012 году. Так, 1 декабря 1999 года на границе Республики Татарстан и Кировской области были взорваны несколько веток магистрального газопровода («Пермь-Казань-Горький-1», «Пермь-Казань-Горький-2» и «Уренгой-Ужгород»). Организаторами этого террористического акта оказались бывшие выпускники медресе «Йолдыз» из Набережных Челнов. Это же учебное заведение «отметилось» и в истории со взрывом дома на улице Гурьянова в Москве. При этом в заброшенной деревне Огрызского района салафиты пытались повторить опыт по созданию «отдельной исламской территории» на примере той, что была создана в селах Карамахи, Чабанмахи и Кадар Буйнакского района Дагестана. Подобного рода попытка была предпринята и в селе Белозерье Ромодановского района Мордовии. В марте 2004 года в Россию были привезены так называемые «русские талибы», попавшие в 2002 году в американский лагерь на базе в Гуантанамо. Среди них были и выходцы с территории ПФО (Татарстан, Башкирия). Большой резонанс в Татарстане и за его пределами имело дело «Исламского джамаата», который действовал на территории республики и соседних регионов в 2001-2004 гг.
В последние же годы Приволжский округ стал все чаще попадать в сводки правоохранительных структур и спецслужб. Так, 17 августа 2010 года у деревни Кургаш на территории Архангельского района Башкирии сотрудники ФСБ и МВД провели совместную спецоперацию, в ходе которой были ликвидированы шесть террористов. Через несколько месяцев, 25 ноября 2010 года в Нурлатском районе Татарстана (здесь находится, между прочим, одно из крупнейших месторождений нефти в республике) в ходе спецоперации были убиты трое исламистов, которые за две недели до этого пытались подорвать автомобиль начальника чистопольского подразделения Центра противодействия экстремизму МВД по Татарстану. Остроты ситуации добавлял тот факт, что среди трех радикалов, уничтоженных в ходе операции, был 34-летний Руслан Спиридонов, сын экс-прокурора Чистополя.
Такой поколенческий и мировоззренческий конфликт весьма характерен для Дагестана. В ходе нурлатского инцидента было отмечено применение боевиками автоматов, гранатометов, что позволило им вести бой в течение нескольких часов. В этой связи отнюдь не случайно то, что ситуация в Поволжье оказалась одним из центральных вопросов в ходе совещания по проблемам экстремизма 8 августа 2011 года. В марте же нынешнего года подпольная салафитская сеть была раскрыта даже в одном из исправительных учреждений Ульяновской области. Не следует забывать и об определенном интересе северокавказских исламистов к расширению антироссийской борьбы в различных точках страны. Так, лидер «Эмирата Кавказ» («Имарата Кавказ») Доку Умаров еще весной 2010 года заявил о готовности «освободить» Астрахань и поволжские земли, находящиеся под «оккупацией русских кяфиров».
В рамках одной статьи невозможно перечислить все причины, приведшие к нарастанию целого клубка религиозно-политических проблем в стратегически важном регионе России. Они многоплановы и отнюдь не сводимы к внешним проискам. Полагать так — значит заведомо упрощать проблему. В определенной степени Поволжье повторяет тот опыт, который ранее уже прошли Северный Кавказ, Центральная Азия, а до них Ближний Восток и Северная Африка. Ранее привлекательные националистические доктрины (и в провластном, и в оппозиционном исполнении) в силу разных причин теряют свою популярность. И переход многих вчерашних националистов в ряды исламских радикалов — наглядное тому подтверждение. При этом радикальный исламизм, использующий риторику социальной справедливости, начинает набирать популярность из-за некачественной системы управления, подверженной коррупции и многим другим социальным порокам. Представители же Духовных управлений мусульман, считающихся лояльными государственной власти, далеко не всегда оказываются на высоте положения, как в силу внутренних расколов и интриг, так и зачастую из-за неумения вести полемику с хорошо подготовленными зарубежными проповедниками или лицами, получившими духовное образование за границей.
В отличие от Северного Кавказа неофициальный и радикальный ислам в Поволжье представлен более многочисленными направлениями. Помимо салафитов здесь также активна партия «Хизб ут-Тахрир аль-Ислами», почти незаметная и малоизвестная на Кавказе. Определенную активность проявляет и «Джамаат Таблиг». Относительно конечных целей этого течения у специалистов нет единого мнения. Спектр оценок широк, начиная от «прихожей фундаментализма» до политически безопасной проповеди буквального исполнения религиозных догматов. Есть и различные течения местного происхождения, не связанные с «раскрученными» зарубежными структурами. При этом среди активистов неофициального и радикального ислама в ПФО намного чаще встречаются этнические русские.
Какими путями можно минимизировать риски в Поволжье и не допустить «дагестанизации» этого региона?
Во-первых, следует понимать, что данная проблема не может быть ограничена форматом спецопераций. Конечно, радикалы, преступившие черту закона, должны отвечать по всей его строгости. Здесь не может быть двух мнений. Однако работа по минимизации исламистской угрозы не будет эффективной, если не сможет вобрать себя социальные и идеологические аспекты. Силовой формат помогает «сбить температуру». Но при лечении самой «болезни» он явно недостаточен. И это воочию показал трагический опыт Северного Кавказа. Много раз мы видели, как активность подполья удавалось минимизировать. Но при сохранении социальных предпосылок радикализма он воспроизводился вновь и вновь.
Во-вторых, справедливо говоря про укрепление позиций традиционного российского ислама, связанного с историей и культурой как страны в целом, так и Приволжья, в частности, нельзя сводить все только к государственному протекционизму в отношении Духовных управлений мусульман, их прямой и косвенной материальной поддержке. И уж тем более к поддержке отдельных личностей или узких групп лоббистов от религии. Такой подход опасен тем, что религиозная политика государства будет поставлена в подчиненное положение по отношению к определенным корпоративным интересам. Поэтому речь должна идти о масштабном государственном культурном проекте (при котором государство не передоверяло бы никому свои функции, а само оставалось бы инициатором и проводником всех ключевых решений), затрагивающем не только религиозную, но и светскую сферы (образование, в особенности преподавание истории и других гуманитарных дисциплин, информационная, национальная политика).
И, конечно же, без активного и последовательного продвижения проекта общероссийской политической идентичности (о чем уже многократно говорили все российские президенты, хотя «воз и ныне там»), любые попытки конкуренции с носителями альтернативных лояльностей будут напоминать полет без крыльев.