Просматриваю на протяжение двух дней Твиттер-ленту, исполненную цитатами с заседания по делу Pussy Riot, и, подбирая, тут же теряю слова: местами отработанный до автоматизма процесс снятия вопросов судьей, рассуждения потерпевших о бесноватости, беспорядочных дрыганиях, божьей благодати оказываются красноречивее любых комментариев.
Прихожанин Истомин заявляет, что не представляет, «какое количество смертельно оскорбленных людей теперь», после «панк-молебна». А я думаю, и как это несчастных православных не предупредили, что собираются, подставив, выставить дураками, впутав в процесс, далекий от милосердного отношения, столь важного православной душе, но до того напуганных и незащищенных, что иного пути спасения своих святынь не находящих. Впрочем, если обращаешься к карательной системе за помощью, не питай иллюзий, что она не оставит следа на тебе самом.
Дело Pussy Riot и полгода, и три месяца назад меня волновало мало. Я не думала принимать ни одну из сторон, акция не была мне симпатична, я, предпочитая называть себя атеистом, зареклась не обсуждать религию вообще. А на повестке дня значились, казалось, гораздо более важные события: чисто политический протест кипел, и девушки из панк-группы со своей акционистской игрой на поле «государство и церковь», с которым все и так понятно, казалось, только отвлекали. Это сегодня в качестве эпического принта на футболке для солидарного ношения на груди я бы однозначно выбрала вскрывшее собственную знаковость «Богородица, Путина прогони». Хотя время заигрывания с удачными презентациями своих позиций здесь давно прошло. Абсурд, через который приходится проходить девушкам, которые, вероятно, ожидали какого-то наказания, осознанно шли на встречу с административным, но никак не с уголовным кодексом — сегодня такого не пожелаешь в качестве испытания и врагу.
Из зала суда, где разыгрывается главный на сегодняшний день спектакль абсурда (это еще не взялись за Навального), который может обойтись подсудимым в семь лет тюрьмы, фото- и видеотрансляция с сегодняшнего дня запрещена. Она лучше, чем текст, передавала всю нелепость происходящего и лучше показывала, кто здесь больше походит на жертву. Хотя на жертв, будем откровенны, походят здесь все. И простодушно заявляющие о потери сна и возможности считать «сдачу от добровольных пожертвований» оскорбленные православные, и лишенные возможности нормально есть и спать девушки, тоже, к слову, православные, признающие свою «этическую ошибку», приносящие извинения и вынужденные снова и снова доказывать очевидное: акция не была продиктована мотивом разжигания религиозной ненависти, как и не была призвана оскорбить чувства верующих.
В понимании чего открыто признаваться можно, кажется, не всем. Оттого не принимающий извинений алтарник недоумевает: «Как это не была направлена?» — в той картине происходящего, которую предоставили ему, места для такого поворота событий нет. Оттого он кротко потом справляется у судьи, следует ли ему отвечать на вопрос о милосердии, который как будто должен был сняться, но отчего-то потребовал ответа. И вроде бы набожный охранник добродушно признает, что в душе прощает девушек, но почему-то не может простить их в рамках идущего процесса. А свечница не может передать, отчего она столько времени плачет, вспоминая, как ей плюнули в душу размахивающие руками и ногами ярко одетые богохульницы. Семь лет — столько за оцененное как плевок в душу требует обвинение.
Я тут попыталась представить кого-то, кто своим поведением мог бы оскорбить мои чувства до той степени, чтобы я назвала себя потерпевшей и попыталась отправить обидчика за решетку, но так ничего и не нашла. Я представила обезумевшего неонациста, который рисует на стене в моей квартире свастику, всерьез вскидывая руку в нацистском приветствии, ломая мою веру в человеческое здравомыслие, оставляющего отпечаток на моем переживании гуманизма… и нет, отпечатка такой человек во мне не оставляет, веру в человечество не ломает, а если кого-то этот абстрактный персонаж и оскорбляет, то, на мой субъективный взгляд, только себя. И если за что-то должен быть наказан, так ровно по закону, например, если ворвался в мой дом без разрешения. А раз нет, то и суда, как говорится, нет.
Хотя, полагаю, неонацист для меня — все равно, что антихрист для православного. Ну, или Pussy Riot для свечницы или алтарника. И между нами, то есть мной и свечницей, как оказалось, к моему удивлению и нежеланию, на глазах выросла такая пропасть, что наше взаимопонимание стало вдруг невыносимо сложным. Эта пропасть расширялась с каждым очередным судейским «снят вопрос!», крепла с каждым ответом кого-то с потерпевшей стороны и продолжит увеличиваться с каждый часом и днем, проведенным Pussy Riot в зале суда или под стражей в СИЗО. Этой пропасти могло бы не быть, но она возникла. Возникла не сама по себе. Нет, этот процесс никак не изменил количество православных, которые не готовы усмотреть состав уголовного преступления в действиях группы Pussy Riot, но чего стоит эффект пропасти, которую между нами этот процесс создал.
Очевидно же, что одного слова Патриарха, обращенного к потерпевшим от действий Pussy Riot (а как подсказывают некоторые показания потерпевших, их оскорбляет и сам факт существования такой группы, и как быть с этим, непонятно), хватило бы для вразумления: либо через вас проходит благодать божья (это выражение свечницы, не мое), либо вы прибегаете к услугам карательной системы. Которой, как известно, неведомы ни благодать, ни милосердие. И говоря о системе, надо сказать, что и Путин, чье имя посмели использовать Pussy Riot в своем «панк-молебне», и Патриарх, который наблюдает за процессом со стороны, хотя без его активного и неоднозначного присутствия в информационном пространстве, вероятно, не было бы и панк-молебна, показывают единую стратегию, как бы намекая: «Вы твердите, что церковь и государство срослись плавниками, а исполнительная власть контролирует судебную? Но тогда где же мы, по-вашему, сейчас?».
И вот в этом заключается главный сволочизм системы, недостаточно гуманной по естественным причинам и лишенной гуманизма полностью в силу сложившегося за некоторое количество лет характера. И ничего просто так в ней давно не происходит. И дело это когда-нибудь завершится, надеюсь, что скоро, согласно здравому смыслу, а не как бог на душу. Дело завершится, но, как бы там ни было, еще долго останется в истории российского правосудия знаком его позора, очередного. Об РПЦ я в данном случае не говорю вообще, доброй славы это дело не сделает ей явно — этого достаточно. Кстати, к слову о главном сволочизме системы, вопрос о том, кто же все-таки настоящий разжигатель вражды, если в униженном и разделенном пропастью непонимания положении оказались в очередной раз все, осторожно остается открытым.
А к вопросу об обнаруженных под конец второго дня вшитых в дело страницах: бывает, возникают сомнения в том, что фальсификация — единственный способ работать в этой системе, но быстро, как правило, развеиваются. У нас тут вообще в этом плане позор на позоре сидит и позором погоняет.
P.S.: А вообще, бог им всем (всем нам) судья. И упаси их (всех нас), Боже, от суда российского. Это я вам как правоверный атеист заявляю.